В докладе, зачитанном делегацией большевиков на Амстердамском конгрессе Второго интернационала в 1904 году, отмечалось, что в среднем на существование той или иной социал-демократической группы в России в то время отводилось не более трёх-четырёх месяцев. Постоянные аресты лишали движение опытных и теоретически подготовленных кадров, на смену которым приходила зелёная, неоперившаяся молодёжь. Это отразилось на быстром росте влияния «экономистов» во второй половине 1890-х годов. Партии с высокой текучестью кадров и постоянно меняющимся руководством, состоящим к тому же из неопытных, теоретически не подкованных молодых людей, никак не избежать известного идеологического спада и понижения общего политического уровня. А когда большую часть этих молодых людей составляет студенческая интеллигенция, риск политической деградации и притока чужеродных идей увеличивается в тысячу раз. Теряя кадры, революционная партия лишается своего фундамента. Потеря теоретических ориентиров неминуемо сбивает с курса. Вместо того чтобы активно влиять на движение рабочего класса и бороться за рост его политической сознательности, такая партия не способна ни к чему, кроме как плестись в хвосте этого движения. Для выражения этой тенденции русские марксисты даже придумали слово «хвостизм». В то время как революционный марксизм опирается на наиболее сознательных, мыслящих представителей рабочего класса, «экономизм» и все виды реформизма, препарируя тело марксизма, гиперболизируют различные, противоположные его части. «Экономизм» никогда не был однородным политическим течением.
Несмотря на все неурядицы, новое движение быстро росло. Социал-демократические группы появились в Твери, Архангельске, Нижнем Новгороде, Казани, Саратове, Харькове, Киеве, Екатеринославе, Одессе, Тифлисе, Батуме, Баку, Варшаве, Минске, Риге и других важных городах. Впервые можно было говорить о подлинно всероссийской марксистской организации. Между тем положение, в котором оказались эти группы, отнюдь не способствовало их идеологической определённости и организационной сплочённости. Связи между группами устанавливались тяжело, нерегулярно и, как правило, ненадолго. Аресты обыкновенно приводили к гибели одних групп и возникновению новых. В этих условиях появление крепкого и влиятельного партийного руководства в России казалось почти невозможным. Локальные социал-демократические группы могли рассчитывать только на успехи местного значения. Отсутствие устойчивых связей с национальным центром, а также проблемы, вытекающие из нелегального положения, незрелости и неопытности большей части членов, свидетельствовали о том, что большая часть работы, совершаемой социал-демократами, носила ограниченный и непрофессиональный характер. Отсутствие у «экономистов» потребности в теории и их сосредоточенность на узких практических задачах и агитации – другая сторона той же медали. «Экономизм», получивший поддержку части российской молодёжи, можно было бы считать случайным идеологическим недугом, если бы его появление не совпало с куда более серьёзным международным явлением.
В 1898 году, точно к пятидесятой годовщине «Манифеста Коммунистической партии», Плеханов прочитал в журнале «Нойе цайт» (
Среди прочего Бернштейн утверждал, что: 1) концентрация промышленного производства совершается куда более медленными темпами, чем то предусматривал Маркс; 2) большое число мелких предприятий показывает жизнеспособность частного предпринимательства («малое прекрасно», как говорят в наши дни); 3) не существует поляризации между рабочими и капиталистами, ведь существование многочисленных промежуточных страт означает, что общество гораздо сложнее по своей структуре (речь, к примеру, о так называемом «среднем классе»); 4) современному капитализму присуща не «анархия производства», а способность к регулированию кризисов (эта идея, более известная как «управляемый капитализм», затем легла в основу кейнсианства); 5) рабочий класс, за исключением небольшой его части, заинтересован только в непосредственном улучшении материальных условий своего существования (сегодня говорят о «вертикальной мобильности»).