Ленинград действует. Книга 3

Внезапно. Я шла в «Пушкинский класс» — в комнату пятого этажа, хотела там столовую устроить. Неожиданно остановилась: холодно, не захотелось идти. И он попал! Первый снаряд, выпущенный по району в тот день! Рухнула стена, я увидела пустоту. Контузило волной, перевернуло, ударило об стену. И я побежала на чердак, на пост, боясь, что там наших дежурных убило. Их только засыпало, и я их свела вниз, и детей тоже, и — минут через сорок — потеряла сознание. Очнулась. На мне сидела моя собака, спаниель, и выла (она пережила блокаду, — потом ей дали свой, собачий паек. И сейчас жива!).

Выла… Товарищи вокруг стояли и плакали. Это было на пятом этаже, на полу, на коврах, — я упала, не дойдя до кровати. Стали лечить. К вечеру началась бомбежка, и я побежала дежурить.

Полгода голова болела.

…После разрыва снаряда начались в пятом этаже протечки потолка. Мы берегли паркет, коридоры… На чердаке одно время мы занимались с композиторами. Ученицы в училище боялись бомб и снарядов. Мы выходили на чердак, чтоб им стыдно было бояться. Страшно было только перебираться с чердака на крышу и обратно: как в воду прыгать — с лестницы, с чердака! Но захватывающее было зрелище, когда падали бомбы!

Первую зажигательную бомбу мы тушили, таская ящики с песком. Это было в первые дни бомбежки. Потом еще одиннадцать. Потом зажигательных много было.

Я уже позже испугалась: как это мы, гася бомбы, не упали с крыши? Но это уже когда мы настроили там всякие мостики. И «капитанский мостик» наверху — домик на чердаке выстроили: нужно было чем-то людей занять! Снесли туда диванчик (печку нельзя было), круглые сутки там дежурили.

Фугаски падали только кругом, а ни одна на нас не упала. Но попали к нам два «чемодана» — по триста зажигательных бомб в каждом. Попали в декорационные сараи во дворе, и оба сарая сразу вспыхнули, как порох, пожар такой, что все пожарные команды тушили (в октябре или в ноябре сорок первого случилось это). Потушить — невозможно, важно было отстоять жилые флигеля и школу… И мы тушили сами, первобытными способами — с десяти с половиной вечера до четырех утра: стены, занавески, репетиционный зал, проход в школу.

Все вышли тушить! Сами — больные, старые, дети. Передавали ведра с водой, и огнетушителей много было. Два самых высоких товарища высовывались из окон, мы их держали за ноги, они поливали из окон, мы их держали за ноги, они поливали из огнетушителей. Потушили. Получили благодарность в приказе. На мне одни дырки от костюма остались. И потом дразнили меня: «брандмайор!»

…В эту зиму все уцелели, никто не погиб у нас, кроме трех мальчиков, чье спасение от нас не зависело, — погибли они не в здании. Один — первого января. Его мать умирала. Я его отправила во Дворец пионеров, а он ускользнул, от голода был уже не в себе. Он бы не погиб, я с ним делилась.

Но он ушел за карточкой матери и замерз на улице. Были у нас лежавшие долго, но мы их выходили…

А знаете… Есть у нас черный кот: барометр! Если лежит на батарейке — значит, все тихо. Вдруг удирает, подняв хвост: будет бомбежка или обстрел!..

Вера Сергеевна Костровицкая — преподавательница классического танца.

Лежала несколько месяцев. Думали, умрет. И решили перевезти в училище, чтоб здесь умерла, — хоть похоронили бы. Я ее нашла на Петроградской стороне. Ее, оказалось, нельзя было поднимать. И она — выжила!..

Л. С. Тагер заговорила о том, что война переменила ее, стала она другим человеком. «Лучше?» Скромничает: «Может быть, лучше, может быть, хуже, но — другим! Раньше, например, не пила, теперь могу пить, как мужчина.

Это — хуже. Но все мелкое отсеялось, кругозор шире, прощаемость больше…

Разве стала бы я теперь по пустякам нервничать? А те, кто вернулись из эвакуации, стали хуже: мелочны. Я это поняла. Учла. Приняла реэвакуантов хорошо, чтобы не было антагонизма. Но с ними трудно: нужно много работать с ними, чтобы вытравить из них их мелочность, их развившиеся в эвакуации обывательские качества!..»

Завтра Л. С. Тагер уезжает дней на десять в Москву…

Прощаюсь с ней.

Но вот перерыв. Сидя на заваленном известкою подоконнике, над проваленным полом соседней квартиры, многоопытные, искусные, звонкоголосые штукатуры, жадно съедая в перерыве пайку хлеба, рассказывают мне о том, как радостны для них видимые всем результаты их штукатурного творческого труда.

И все в блокаде испытавшая, ничего не боявшаяся Вера Сергеевна Костровицкая говорит мне о том, каким эластичным, гибким становится от такой тренировки тело!.. Пожалуй, им очень довольна была бы сама Ваганова!..

Пройдут годы… Вспомнят ли жильцы дома № 15 на улице Ракова тех штукатуров из хореографического училища, которые веселой бригадой, любовно и вдохновенно отделывали их восстановленные после бомбежки квартиры?..

Надеюсь, верю: эти квартиранты будут жить между собой дружно!

Глава двадцать пятая Конец войны

Пароход «Казахстан» — Уезжаю из Ленинграда — Коротко обо всем прочем