Ленинград. Дневники военных лет. Книга 2

Поздно вечером звонок — контр-адмирал Смирнов: «Жду вас завтра для беседы…»

24 ноября 1943 года.

Продумываю спектакль. Некоторые актеры «не вытянули». Но в целом спектакль масштабный, острый, и никто в противном меня не убедит.

В 2 часа дня — беседа с начальником Пубалта. В 3. 30 совещание в Военном совете.

Основные замечания: явный перевес отрицательных персонажей, образ комиссара скатился к шаржу, чрезмерна и вообще сомнительна роль князя Белогорского, офицерам не хватает кадрового вида, массовкам — четкости. Словом, замечания — «служебно-строевые». По их мнению, трагические дни сентября 1941 года должны выглядеть на сцене обычно, «чисто»… Откровенный показ тягот, травм, трудностей и их преодоление режет глаз и ухо. Может быть, это с точки зрения 1943 года и понятно… Может быть, вполне понятно (?). Я молча все выслушал, записал…

В 5 часов — на третью беседу — в Ленинградское управление Комитета по делам искусств. Интересный и содержательный анализ пьесы и спектакля: об остроте и силе пьесы, образов; о смелых решениях режиссера и художника; о находках и т. д. Несколько критических замечаний: опять об отрицательных фигурах, о комиссаре, о Белогорском — бывшем белом офицере и т. д. Взял слово товарищ Загурский:

— Спектакль большого масштаба, общественного пафоса, романтической краски, выдумки, культуры. Волнует, испытываешь большое уважение к коллективу, создавшему этот спектакль…

Его прерывает телефонный звонок… Несколько удивленных реплик. Пауза… И Загурский смущенно говорит:

— Товарищ Вишневский, видимо, спектакль придется отложить, нужны значительные доработки…

Я не привожу всех подробностей. Точная запись этого дня и трех обсуждений останется в папке «О пьесе «У стен Ленинграда»^[148].

Наплывают воспоминания прошлых премьер 1930–1933 годов: трудности, муки, бои, дискуссии. Сейчас я воспринимаю все это спокойнее, привычнее. Но больно, очень больно…

Усталость…

В Пубалте, на партсобрании. Некоторые, развивая темы задач дня, уже прорабатывают наш спектакль: «Пьесу не нужно было ставить…» и т. п. Выслуживающиеся крикуны! Им дал отпор начальник Пубалта:

— А где вы были до этого? Пьеса три-четыре месяца лежала у нас. В ней было, есть и останется много хорошего. (Молчат… Людская мелочь!)

Вечером у С. К. Сидим усталые, разбираемся в потоке отзывов, замечаний, пожеланий, требований и т. д…

Напряженно думаю об общих задачах литературы, о трудностях работы писателя и о том, как практически решить мне судьбу данного спектакля. Его во что бы то ни стало надо довести до массового зрителя. Видимо, сейчас по обстановке нужен не философский спор, не трагический рисунок, а просто ударный, агитационный посыл. Я это понимаю, но мне казалось, что и на этот раз я писал «оптимистическую» трагедию…

Думаю весь вечер, ночь. Надо сохранить эту работу — первую большую пьесу об обороне Ленинграда, — пусть переделки, доработки… А этот вариант останется для будущего.

Не спится…

Читаю дневник Ширера (американского корреспондента в Германии в 1939–1940 годах). Очень интересная вещь, но отвлечься не мог. Все время — вторым планом — мысли о спектакле. Работать, вперед! Никакие психологические, литературные и служебные «окружения» не смогут меня ослабить и не ослабят. И не то еще переживал!

Общественный шум вокруг спектакля большой. Было много звонков: «Говорят, интересный спектакль». — «Когда премьера?» и т. д. Шофер Пубалта сказал моему: «Комиссар в театре на «о» говорит, как наше начальство, — вот из-за этого-то и спектакль сняли…» (Чудак!)

Всякого рода слухи, отклики… А я думаю и думаю о пьесе.

25 ноября 1943 года.

С утра (скрепя сердце) написал план доделок и поправок к спектаклю. Надо, должен!

Днем беседовал с начпубалта товарищем Рыбаковым. Он:

— Переживаю, думаю… Говорил с комфлота, — спектакль решили сохранить, выпустить. Пойдите и вы нам навстречу.

Я сообщил ему о своем решении.

Был в партбюро, заявил протест против возмутившего меня выступления о пьесе (на партсобрании)…

Зашел во 2-й отдел. Хорошо поговорил с Добролюбовым:

— Всеволод Витальевич, садись, дорогой. Не завидую писательской жизни… Вот последние сводки, бюллетени. Читаешь их — вроде все немцы разложились! А они держатся, и даже перешли у Киева в наступление.

Просмотрел иностранные сводки о политико-моральном состоянии германской армии. Да, они не дают полной картины… Видимо, и пленные подыгрывают, говорят кое-что с перепугу. Надо брать их показания с поправкой.

Вечером, по радио. Английская авиация нещадно бомбит Берлин. Тревоги по десять часов подряд…

…Ночь… Работаю над текстом пьесы. Как быть с князем Белогорским? Ведь это подлинный факт из жизни: человек на фронте кровью, геройством вернул себе доверие народа.

26 ноября 1943 года.