Ленинград. Дневники военных лет. Книга 2

Весь день работал… От некоторых, явно обостренных ситуаций, от некоторой резкости приходится отказаться. Я четко поставил себе задачу: флоту, городу, театрам страны дать боевой, заряжающий спектакль. Да, это необходимо! Победная тема 1943–1944 годов сейчас нужнее, чем анализ трагических дней осени 1941 года. Видимо, это действительно так. Об этой осени мы расскажем потом, после войны… Ввел другого комиссара, хоть и жаль мне расставаться с первым. Заставил себя убрать из пьесы Белогорского, так как кромсать этот образ не хочу…

Театр мобилизует трех машинисток для экстренной перепечатки пьесы…

27 ноября 1943 года.

Днем был у начпубалта и вручил ему экземпляр пьесы, перепечатанный за одну ночь. Товарищ Рыбаков еще раз подчеркнул, что он за выпуск спектакля и по-прежнему считает, что он нужен флоту: «Прочту экземпляр сегодня же — и затем доложу члену Военного совета».

Послал письмо в горком товарищу Маханову с кратким изложением своего взгляда на происшедшее: «Я написал пьесу на труднейшую тему: об одном из наиболее трагических моментов в истории этой войны — об осени 1941 года под Ленинградом. Я шел как разведчик этой темы. Пьесу я давал прочесть многим товарищам и в Москве и в Ленинграде. Получил хорошие отзывы и разрешение на пьесу от Комитета по делам искусств.

Эта вещь — часть моей души, часть моего сердца. Вы дали хороший отзыв, санкцию печатать пьесу в «Звезде»… Затем произошел внезапный поворот. Видимо, он вызван тем, что со сцены текст прозвучал острее и трагичнее, чем в чтении. А армии и флоту в канун решающего наступления Ленфронта нужен спектакль в несколько ином плане. Надо во всем разобраться по-человечески, внимательно».

Я написал и о том, что трудности (в общем, обычные в литературном деле) я преодолею, и твердо заявил, что спектакль будет, выйдет.

Скорее бы началось наступление на Ленинградском фронте!

Из обстановки. Вся мировая печать расценивает Житомирскую битву как решающее, «последнее сражение» на Востоке. Немцы стянули много танковых дивизий (в сводке указано — восемь, из которых четыре переброшены из Франции, Норвегии, Италии (!) и Греции). «На каждые два метра — танк, а русские изматывают немцев, заставив их наступать в невыгодных условиях».

Вечером поехали с С.К. в «Асторию» на проводы корреспондентов «Красного флота»…

Из быта летчиков. О будущем они не загадывают: «Разве об этом можно думать?» Иногда пьют, говорят, что это для «разрядки»…

Летчики ненавидят «ловчил» и трусов; чрезвычайно ценят точные статьи и очерки о них. Вырезают из газет, берегут. Любят правду. О себе говорят мало. Иногда, подвыпив, оживляются и рассказывают интереснейшие детали боев и своих психологических состояний.

28 ноября 1943 года.

Воскресенье.

Остались с С.К. в «Астории». Взяли наш старый номер — 115-й. На несколько часов — ощущение комфорта… Вспомнили свои приезды в Ленинград до войны, наши прогулки, отдых…

Опять налет на Берлин! Жестокие, систематические удары. Представляю все это живо; вспоминаю 1937 год и нашу поездку с А. Толстым и В. Ставским в Испанию через Берлин — Париж…

29 ноября 1943 года.

Тихо… С 11 утра до 6 вечера писал очерки в «Правду» и «Красный флот» о С. М. Кирове. Вновь и вновь чистое, полное человеческого благоговения чувство к Кирову. Какой удивительный человек! Какой жизненный путь, сколько светлого в Кирове! Так волнующе хорошо писать о нем. Это был человек непрестанного труда… Участвовал во всей политической и экономической жизни страны. Очень много читал: в библиотеке Кирова — сорок тысяч томов. Удивительно его внимание к людям, умение осуществлять заботы о них.

Вечером слушали пьесу А. Крона^[149]. Пришли два офицера-подводника, Азаров, С.К., Ольга Константиновна и я. Крон читал более двух часов…

В целом — Крон шагнул вперед. Материал продуман…

Подводники сделали несколько замечаний. Угадывали, «с кого» Крон писал своих героев.

1 декабря 1943 года.

Телеграмма от Таирова: «Узнал о твоем вызове в Москву». В чем дело? Не вовремя! Ведь вот-вот на Ленфронте начнется наступление. Не поеду!

Днем прошелся до Новой Деревни. Сыро, оттепель… На душе большая усталость. Писать пьесы — «портреты» событий — без некоторой временной дистанции — мучительное дело. Видеть себя в зеркале осени 1941 года товарищи не желают — «лучше после войны». Но я не умею, органически не умею писать «гладко», «легко». Я пишу так, как я вижу и чувствую, и все переделки пьесы мне стоят огромного усилия воли, — но a la guerre comme a la guerre!^[150]Ничего не попишешь!..

2 декабря 1943 года.

В 12 [часов] — в горкоме. Беседа длилась более часа. Тон дружеский, деликатный… Мнения товарищей свелись, в общем, к следующему: «Яркие отрицательные образы сильнее положительных. Выпячен князь — он и патриот, и герой… Комиссар — чудак». (А разве не бывает комиссаров чудаков?)