Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга первая: июнь 1941 – май 1942

В один из морозных декабрьских дней почувствовал, что не в силах вернуться домой, и решил провести ночь в цеховой конторке. Конторка размещалась на втором этаже, и во время артобстрела находиться в ней было небезопасно. Но зато там стояла «буржуйка», дарившая благодатное тепло небольшому помещению. В конторке имелись два письменных стола и несколько стульев. На столах я и устроился, подвинув их к «буржуйке». К полуночи топливо кончилось. Я взял ведро и спустился за ним во двор. На безлюдной территории завода стояла гробовая тишина, под ногами похрустывал снег. Набрав в ведро топлива, я повернул обратно. И тут в воздух взлетела ракета, осветив корпуса наших заснеженных цехов. В тот же момент недалеко от цеха разорвался снаряд. Я попытался прибавить шагу и ощутил в себе нечто новое: ноги перестали мне повиноваться и вопреки моему желанию продолжали все так же медленно переступать. Стало ясно, насколько плохи мои дела. Позже рабочие из нашего цеха признались, что каждое утро, идя на работу, думали: «А жив ли Василий Васильевич?».

В декабре 1941 года на заводе были организованы стационары. Они предназначались для наиболее ослабевших, чтобы там хоть немного подкрепить их силы. Одним из первых туда попал и я.

Стационар находился в опустевшем силуминовом цехе, в помещениях бывшего планового отдела и бухгалтерии. Перегородки между ними сняли, и в образовавшейся зале расставили штук пятнадцать кроватей.

В помещении было холодно, несмотря на то, что «буржуйка» топилась круглосуточно. Истощенных людей тянуло к теплу, поэтому, кто мог и хотел, садился возле «буржуйки» погреться, поговорить. Всех лежавших здесь называли новым, только что появившимся в обиходе словом «дистрофик».

Питание в стационаре было ненамного лучше, чем по карточкам. К обеду полагалось 25 граммов белого и 25 граммов красного подогретого вина. Выдавали и укрепляющий настой из хвои.

Стационару уделялось большое внимание со стороны администрации завода. Бывал у нас и директор М.А.Длугач. Часто посещал стационар заместитель начальника новочугунолитейного цеха Л. М. Крельштейн. Лазарь Маркович сообщал нам свежие вести с фронта, читал статьи Алексея Толстого, Ильи Эренбурга, тем самым поддерживая в больных людях веру в жизнь, в победу.

Стационар многих вернул к жизни, к работе, но нередкими были случаи, когда до предела истощенные люди, несмотря на оказанную помощь, умирали. Об одном из умерших в стационаре мне хочется рассказать.

Вскоре после меня положили в стационар формовщика Логинова. Он был крупным человеком, а такие люди, как я уже говорил, быстрее других подвергались истощению. У Логинова были жена и дочь Таня лет десяти. Девочка часто приходила к отцу. Это было хрупкое существо с косичками, на исхудалом детском личике ярко вырисовывались острые скулы и подбородочек. Каждый раз отец оставлял дочери кусочек сухарика, высушенного им на «буржуйке». Похрустывая им, Таня рассказывала о домашних новостях. Отца особенно интересовало здоровье матери, которая уже не вставала. В один из дней Логинов в ожидании дочери особенно волновался, оборачиваясь каждый раз, когда открывалась дверь. Таня пришла позже обычного и, бросившись к отцу на грудь, сообщила о смерти матери. Мне показалось, что Логинов выслушал эту страшную весть удивительно спокойно. Он стал хладнокровно успокаивать дочь, давая советы, куда пойти и что сделать. Поговорив с Таней не более обычного, Логинов отдал ей приготовленный сухарик и поцеловал на прощание.

На улице бушевала метель, порывы ветра со снегом били в окна нашего стационара. Я мысленно представил, как Таня, спрятав в рукава ручонки, бредет по заснеженной малолюдной территории завода. «Куда она идет, кто ее ждет?» – задавал я себе вопросы.

Между тем, попрощавшись с дочерью, Логинов отвернулся к стенке и, как мне показалось, уснул. Однако через некоторое время с его койки послышался шепот: «Таня… фашисты… гады…». Я встал, чтобы подойти к нему и успокоить, но меня остановил сосед: «Не надо, не мешай ему умирать».

К утру Логинова не стало. Всего несколько месяцев назад это был богатырь, любивший свою семью, профессию, свой завод. Теперь ж на койке лежал изможденный, небритый мужчина неопределенного возраста с печатью горя на лице. И я, потерявший к тому времени немало близких людей, глубоко переживал трагедию этого человека.

18 декабря прекратилась подача электроэнергии на Кировский завод. Цеха погрузились во мрак. Впервые за многолетнюю историю известный в стране гигант, цитадель революции, славившийся своей продукцией, мастерами, приумолк, не дымили его трубы. Не было цеха, который бы не носил следов бомбежек и артиллерийских обстрелов. В одних окна, крыши, стены были заделаны досками, толем, в других, опустевших, полуразрушенных и сожженных, навевая снег, гулял ветер. В некоторых конторках горели коптилки, топились «буржуйки». Здесь по утрам собирались пришедшие на работу люди, здесь чаще всего узнавались новости и последние известия.