Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга первая: июнь 1941 – май 1942

Осиротевшие дети попадали в детские дома-распределители, как правило, в первые дни после смерти родных. Их приносили в детские дома на руках или привозили на саночках комсомольцы бытовых отрядов, дружинники Красного Креста, школьные учителя, милиционеры, работники жилищных контор, соседи по квартире, иногда незнакомые люди[746]. Особо следует сказать о воспитателях дошкольных учреждений, которые спасали, боролись за жизнь каждого ребенка, окружали их заботой и теплом в детских садах и детских домах. По свидетельству Е. Л. Щукиной, детские сады почти ежедневно принимали детей, поступивших из жактов, милиции, из райсоветов и РОНО[747]. «Соприкасаясь с глубокотравмированным, с недетскими переживаниями, маленьким ребенком, зная, что он не сможет еще правильно разобраться и оценить всю значимость потери своей горячо любимой мамы или даже целой семьи, – писала она, – воспитатели видели необыкновенно выросшую в ребенке потребность в материнской ласке и заботе»[748].

Большую роль в спасении детей играл Педиатрический институт, коллектив которого перешел зимой 1941–1942 г. на казарменное положение. Наряду с интенсивной лечебной, научной и педагогической деятельностью его сотрудники во главе с профессором Ю. А. Менделевой искали и находили новые составы питательных смесей для маленьких детей. Даже в самые трудные дни зимы молочная станция выпускала до 13 тыс. порций питательных смесей, спасая тем самым тысячи ленинградских детей[749]. «Переливание крови, вливание глюкозы, питательные клизмы, особо выработанные диеты, – вспоминала Ю. А. Менделева, – все это применялось к этим детям в целях сохранения жизней. С тоской в глазах лежали эти детишки, не проявляя никакого интереса к окружающему. И все же их удавалось возвращать к жизни, что, конечно, сильно воодушевляло наших работников»[750].

Среди тех, кто спасал блокадных детей, особо выделяется фигура школьного учителя. Только одна учительница истории А. Н. Миронова перенесла и перевезла на саночках в детский дом 140 разысканных и спасенных ею детей-сирот[751]. В январе-феврале 1942 г. в открытый на 17-й линии Васильевского острова детский дом при активном участии А. Н. Мироновой было устроено 1500 детей. В коротких записях ее дневника без прикрас отражено это страшное время: «Дети январь-февраль сидели у печек, жались к теплу В столовой вели себя безобразно, выхватывали хлеб с подноса у воспитателей. Вид детей – голодных зверенышей. В детском доме смертность 10–15 человек в день…»[752].

В феврале 1942 г. учебные занятия в большинстве школ прекратились, но дети по-прежнему приходили в свои школы, где по распоряжению Исполкома Ленгорсовета была организована выдача горячих завтраков. Как правило, это была чечевичная похлебка, без хлеба, но, разогретая на школьной кухне, она становилась для детей вожделенным даром. Около 30 тыс. школьников в феврале 1942 г. было принято в школьных столовых на полный рацион питания[753]. Учитель М. И. Никольская, преподававшая русский язык и литературу в 31-й средней школе Октябрьской железной дороги, располагавшейся на Фарфоровском посту, вспоминала об этом незабываемом времени: «Собственно, школа превратилась в нечто вроде детского дома. Учителя отапливали и убирали помещения, стирали белье, обмывали мальчиков и девочек, оставшихся без родителей. Читали школьникам книги, рассказывали о подвигах красноармейцев и моряков. Дежурили по ночам»[754].

Важным показателем возвращения Жизни в блокированном Ленинграде в феврале 1942 г. стало постепенное возрождение его промышленности, в первую очередь крупных оборонных предприятий. Главный инженер завода «Судомех» В. Ф. Чекризов записал 4 февраля 1942 г. в своем дневнике: «Два дня в столовой есть свет. Сегодня дали свет в казарме рядом со мной… Третий день у нас говорит радио. Мы ожили. Какая это благодать – радио и свет. Так или иначе, но и питание в столовой несколько улучшилось»[755]. Правда, когда на следующий день, 5 февраля, в одном из цехов обсуждался вопрос о предстоящем выполнении ремонта кораблей и сохранении рабочих кадров, то выяснилось, что из 270 рабочих этого цеха только 70 приходят на завод «для отметки и в столовую. Остальные лежат». Еще 47 рабочих умерли в декабре 1941 г. и январе 1942 г.[756] Аналогичная картина наблюдалась и на других крупных предприятиях. Директор завода им. М. В. Фрунзе, объясняя, почему завод не может выделить рабочих для выполнения трудовой повинности, сообщал в Красногвардейский райисполком в феврале 1942 г., что из почти двухтысячного коллектива на завод являются 28 %, а 68 % – больны, 14 % умерли от голода. Приходящие на завод рабочие, пояснял далее директор, к физическому труду не способны и являются «лишь с целью получения скудного обеда в заводских столовых»[757].