Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга первая: июнь 1941 – май 1942

Фабричный двор, и бревенчатая амбулатория, и палисадник около нее из резных балясинок, где уже много лет каждый год хлопотал над розами папа, – я совершенно ничего, решительно ничего не узнала и долго стояла перед крылечком амбулатории, туго соображая: куда же это я пришла? Может, я зашла на соседнюю фабрику Варгунина или вообще… совсем не туда? Что за странная деревянная избушка, полуразобранный заборчик из балясинок? Я никогда в жизни их не видала… А тут я бывала с детства и почти в такой же, только ярко-розовый день, исступленно морозный, искрящийся, пришла сюда много лет назад, чтобы взглянуть на первое свое напечатанное стихотворение в стенной газете папиной фабрики, посвященное смерти Ленина.

Я не вспомнила об этом тогда.

Приглядевшись, я все же убедилась, что это папина больница, и равнодушно отметила, что вот и все неживое – то есть здания, заборчик, сугробы – тоже может умирать. Да, все это было мертвое, вернее, как бы перенесенное на «тот свет», где все, конечно, иное: то же самое, но без души. В безмолвии и безлюдии заиндевевшего леса, даже в снежной пустой степи есть жизнь и есть душа, а тут ее не было. Все было и, казалось, ничто не жило…

Берггольц Ольга. Дневные звезды. Говорит Ленинград. М., 1990. С. 123–131.

Глава девятая Б. П. Городецкий: «… Так хочется жить…» (март 1942 г.)

Прожив декабрь, январь, февраль,

Я повторяю с дрожью счастья:
Мне ничего живым не жаль —
Ни слез, ни радости, ни страсти.

Ольга Берггольц

Первые дни наступившей по календарю весны воспринимались многими блокадниками скорее как продолжение суровой зимы. 4 марта 1942 г. Н. П. Горшков отметил в своем дневнике: «Утром мороз -17°. Ветер северный, холодный, идет снег и вьюжит. После полудня прояснилось, выглянуло солнце, но ветер продолжает дуть с севера. Метелица… В жизни города не заметно признаков улучшения…»[804]. В начале марта основной признак улучшения – снижение смертности населения – еще не стал реальным фактом. Хотя в спецсообщении начальника УНКВД по Ленинграду и области П. Н. Кубаткина от 13 марта 1942 г. наркому внутренних дел СССР Л. П. Берии оптимистически отмечалось, что «с увеличением норм выдачи продовольствия смертность населения, по сравнению с прошлым месяцем, в марте снизилась»[805], к концу этого месяца выяснилось, что в действительности она оказалась близкой к февральской и составила почти 100 тыс. человек[806]. «Очень-очень много трупов умерших ежедневно продолжают везти на кладбище, – записал в дневнике 9 марта Н. П. Горшков. – На кладбищах экскаваторы роют братские могилы»[807].

Опираясь на клинические, патологоанатомические и статистические данные, заведующий городским отделом здравоохранения профессор В. С. Никитский в составленной для заместителя председателя СНК СССР А. Н. Косыгина справке об основных причинах смертности в Ленинграде за первые три месяца 1942 г. приходил к выводу, что «главной, если не единственной, причиной в общей смертности населения Ленинграда в первом квартале текущего года, несмотря на улучшение питания населения, в действительности является пока еще дистрофия»[808].

По, вероятно, завышенным сведениям Ленинградского городского отдела актов гражданского состояния, в марте 1942 г. население блокированного города составляло 2 млн 199 тыс. 234 человек[809]. Хотя, если судить по числу выданных в том же месяце продовольственных карточек – 1 млн 912 тыс. 400[810] – его численность была менее 2 млн человек. Чтобы появились «признаки улучшения», заметные для переживших блокадную зиму двух миллионов ленинградцев, их предстояло вывести из апатии и оцепенения, снова вдохнуть в них жизнь. Необходимо было также перестроить травмированную нечеловеческими переживаниями психологию населения. И все это можно было осуществить только энергичными мерами борьбы с алиментарной дистрофией, посредством оздоровления санитарной обстановки в городе, восстановления городского коммунального хозяйства, коренного улучшения бытовых условий жизни ленинградцев. Только решением этих неотложных задач можно было поднять жизнеспособность рабочих коллективов и восстановить постепенно работу ленинградской промышленности. От того, как скоро будут преодолены тяжелейшие последствия голодной зимы, зависела, таким образом, дальнейшая судьба Ленинграда.