Ленинградский панк

– Симпотный у тебя пес, Энди, – говорит Нинка, выдавая Кузе очередной шмат резиновой колбасы с вкраплениями жира. – А он когда-нибудь наедается?

– Нет. У него булимия, – мрачно отвечаешь ты, не отрывая глаз от окна. – Будет жрать, пока не лопнет.

– Хороший песик. Лохматый. Ушастый. – Нинка треплет мягкие собачьи уши. – А чего никто не хвалит новую прическу Тиши? Это я его так постригла. И вас всех, кстати, тоже могу.

У Тихони действительно новая прическа – сбоку мало, сверху много, концы волос и хвостик сзади выбелены. Жутко модный чувак с лютым хайром.

– И, правда, почему никто не хвалит этот чудный ананас? – глумливо вопрошает Дэн.

Все, кроме Тихони, смеются. Даже Нинка. Хотя прича кайфовая. Тихоне очень идет. И сделана профессионально. Не то что ваши драные самопальные челки. Но на Тихоне все выглядит смешно. Вам так кажется, во всяком случае.

– Это нью-вэйв, между прочим, – говорит новоиспеченный модник.

– Угу. Я ее с постера «Дюран-Дюран» содрала, – подтверждает Нинка.

«Дюран-Дюран»? Так это же все меняет. Дэн приглядывается. И переобувается в полете.

– Очень классно, Нинка. Суперский ананас. Я подумаю.

– А Кузю можешь постричь, а то он зарос? – спрашиваешь ты.

– Под «Дюран-Дюран»? – смеется Нинка. – Легко.

Легкая она баба. Необидчивая. Веселая. Не то что ты.

Дэн, тыча пальцем в окно, громко спрашивает (практически орет, собака):

– Энди, смотри! Это не твоя жаба прется? Вырядилась-то как!

И точно. Проглядел! Отвлекся на Нинку. К парадной подходит Объект в нарядном платье и туфлях на каблуках. Она слышит вопрос Дэна, меняется в лице, поднимает глаза – видит уставившиеся на нее пьяные рожицы, краснеет, разворачивается у дверей и быстро уходит обратно.

Ты вспыхиваешь и искришься, как сухой камыш:

– Ну ты и придурок, Дэн!

Бежишь к дверям.

– Ой, какие мы все ранимые. Прямо кисейные барышни! – кричит Дэн тебе вдогонку.

Но ты уже его не слышишь. Уши заложило от обиды и досады. Она пришла! А ты ее проворонил! Дал обидеть козлу Дэну! Милая, хорошая, ранимая, твоя! Ты выбегаешь из квартиры прямо в тапках. Дверь остается открытой нараспашку. За тобой увязался песик, бежит рядом, заливается радостным лаем. Метров через двадцать тапки слетают, но ты бежишь дальше. По асфальту, по газонам, по песчаным дорожкам. Зачем бежишь? За кем бежишь? Объекта впереди нет. Исчезла без следа. Растаяла в воздухе? Спряталась? Может, ее и не было вовсе? Ты добегаешь до ее дома, торчащего рядом с полузасыпанным озерцом. Останавливаешься, напряженно глядишь в окна на третьем этаже. Они все горят желтым резким светом. Все! И в ее комнате тоже. Пес прыгает рядом, тявкает. Ему понравилось. Хочет еще так поиграть. Глупый пес. Глупый ты. Глупый и несчастный. Все у тебя через жопу. Гоняешься за каким-то миражом. Дэн, конечно, тоже редкостный мудак. Помог тебе в очередной раз. Зачем, вообще, это все? Ты удивленно смотришь на свои босые, грязные, израненные ноги. До тебя только сейчас доходит, что ты бежал босиком. Босикомое!

– Ну, ладно. Похоже, любовь сегодня и впрямь от меня ушла, – говоришь ты вслух. – Пошли домой, соба́к!

Глава 33. Мы, ребята-пункера, веселимся до утра. Веселиться как хотим нам никто не запретит

Ты заходишь в парадную с тапками. Ранки на ногах неприятно саднят. Дверь в квартиру все еще открыта настежь и оттуда на лестницу вылетают недвусмысленные стоны звериной страсти. Рядом с дверью стоит маленькая покрасневшая старушка. Это баба Валя с восьмого этажа. И чего ей не спится? Шастает тут по вечерам совершенно без дела. Типа напряженно ждет лифта. Правое ухо высунуто из-под платка. Но она, похоже, ему не верит. Отчаянно трясет фарфоровой головой. Вот же палево. Теперь уже стопроцентное. Ты с тапками в руке пытаешься проскочить мимо нее. Как бы не так! Проход наглухо закрыт.

– Совсем стыд потеряли! – И такое искреннее возмущение застыло в васильковых глазах, такая искренняя обида. – Так стонут! Так стонут! Я думала, может там плохо кому…

А там кому-то очень хорошо. И это более чем возмутительно.

– Куда твои родители-то смотрят, Андрюша?

– И вам здрасьте, баба Валя. Не обращайте внимания. Родители уехали, а мы с ребятами пьесу репетируем.

Баба Валя скептически меряет тебя взглядом.

– Угу. Я так сразу и поняла. «Тысячу и одну ночь», наверное, ставите?

– Нет. «Декамерон». Вы бы лифт вызвали, а то он сам приехать не догадается.

Баба Валя многократно обиженно цокает, прячет уши под платок и отступает к лифту.

– Эх, Андрюша, Андрюша. Бедные твои родители…