Лента Мебиуса

Ощутив затылком всё ту же приятную прохладную жижу, которая упоительно пахла отбросами, он отчетливо увидел океан мерцающих, успокаивающих душу звезд, которые бесстрастно оделяли землю ничтожной долей своего могучего сияния.

Он на мгновение представил себе, что закон всемирного тяготения отменен, и он, вдруг оказавшись на Южном полюсе, прислоненный спиной к земле, нависает над бездной, которая уходит от него вниз, в ужасающие, не подвластные человеческому разуму глубины, в страшную бесконечную тьму, которая исходила звенящей космической тоской.

Он с ужасом и восторгом, чувствуя, что сходит с ума, глядел в бездну, которая находилась не над ним, а – под ним. Он каким-то чудом не срывался и удерживался на земле и не падал в бездонную пучину, которая манила его с неодолимой и страшной силой.

И в это мгновение он все понял…

Все в мире вздор и абсурд, возведенные кем-то – разумеется, не человеком! – в абсолют. Нет никакого смысла ни в чем…

Ему показалось странным, что это никого не волновало и что это почти никто не пытается понять!

Во всем мире существуют всего лишь сточная канава, наполненная жидким дерьмом и звездной пылью, и он, счастливец-полутруп с умиротворенно сложенными на груди руками.

И еще холодные мерцающие миры, которые светят вовсе не для того, чтобы человек мог посвящать им дурацкие стихи о платонической любви к молоденькой жене соседа или диссертации по астрономии, что приводят человека в смятение, когда он скуки ради вдруг принимается размышлять о времени, пространстве, скорости света, вечности, бесконечности и прочей муре, способной свести с ума всякого, кто будет думать обо всем этом слишком часто и слишком упорно.

Звезды существуют лишь для того, чтобы их созерцать. Лучше, если при этом лежишь в сточной канаве, смердящей плесенью, блевотиной и собачьим дерьмом, и глазами, полными слез умиления, почтительно и любовно внимаешь подлунному миру.

То, что мир абсурден, он с особой отчетливостью осознал тогда, когда почувствовал, что влага, полностью пропитав брюки и трусы, добралась до яиц. Самсон понял, что с этого мгновения он и сам превратился в частицу этого вселенского абсурда.

Открывшаяся истина приятно ошеломила его. Самсону стало так хорошо, что он испытал подлинный экстаз. Подобный тому, какой испытывает отшельник, опрометчиво удалившийся от людей в пустынную обитель без света, тепла и жратвы и вдруг обнаруживший на полке, рядом с опрокинутой солонкой и пустым спичечным коробком, завернутый в тряпицу шмат копченого сала.

Что бы там ни талдычили твердолобые служители церкви, а для одуревшего от голода человека, будь он даже трижды святым и четырежды отшельником, это сало равносильно (по крайней мере, на время воздержания от скоромного) Божьему Благословенью, Божьему Промыслу и Божьей Благодати, вместе взятым.

В этот момент, жадно глотая прогорклое сало, отшельник осознает, как глубоко он заблуждался, когда полагал, что ему что-то такое откроется необыкновенное, «божественное», если он, уйдя от людей и живой жизни, попытается решить вопросы мироздания не только в одиночку, но и на голодный желудок.

Параллель с отшельником, хотя и не была корректна, тем не менее передавала ощущения Самсона с наибольшей точностью. Отшельничество сродни безумию. Жизни натощак.

Человек рожден среди людей и должен жить среди людей, воспринимая мир во всей его полноте – не отрицая ни грязи, ни святой чистоты. И радуясь этому миру уже потому, что он, избранник Божий, родился и живет, как живут миллиарды ему подобных!

Самсон закрыл глаза. Ах, как хорошо! Да, да, мир абсурден, и в этом нет ничего пугающего! Как он не понимал этого раньше?! Какое важное и полезное открытие!

Оказывается, чтобы понять это, надо было лишь надраться и угодить в яму с говном! Как всё просто! И, кстати, для этого совершенно не обязательно было ехать в Париж!

Не затрагивая вопросов «зачем?» и «почему?», мы для себя, думал Самсон, должны твердо уяснить одну чрезвычайно простую вещь: вся истина состоит из трех пунктов.

Первое – происходит чудо, и человек рождается.

Второе – человек проживает, особенно не горячась, некий произвольный срок, длительность которого зависит от чего угодно, только не от него самого и не от придуманных им законов. Жизнь – это второе чудо, осознать сущность которого человек – кстати, далеко не каждый – способен лишь перед смертью.

И, наконец, третье чудо – спустя некоторое время человек, не успев ни в чем разобраться, достаточно незаметно покидает бесчувственный, равнодушный мир, к которому он, если разобраться, не имеет ни малейшего отношения и в котором оказался по чистой случайности…

Это третье чудо – самое существенное из всего того, что Господь приуготовил для человека. Изымая индивидуума из жизни, возвращая его в небытие, Господь тем самым восстанавливает бездушную справедливость и изначальную гармонию мира, существовавшую во Вселенной до появления человечества, и которая, скорее всего, будет существовать тогда, когда человечество бесследно исчезнет.