Лента Мебиуса

Это и есть та истина, поисками которой были заняты целые генерации философов и над разгадкой которой на протяжении столетий бились лучшие умы человечества…

Таким образом, все сводится, во-первых, к рождению. Во-вторых, к некоему, совершенно необязательному, очень короткому отрезку жизненной активности, о котором обычно мало что можно сказать.

А нечего сказать потому, что он, этот отрезок – по сути, сама жизнь человеческая – незначителен, вял и неинтересен и полон заблуждений и ошибок, повторяющихся из поколения в поколение.

И, наконец, в-третьих, – смерть, которая одна только и заслуживает того, чтобы ей уделить хотя бы небольшое внимание… Все-таки, как-никак, жил какой-никакой человек, и тут, на тебе, взял да и помер…

Итак, повторим. Рождение, жизнь – она же суета, и смерть. Если опустить жизнь, то есть суету, как наименее важную по значимости составляющую всей этой нехитрой комбинации, остается только рождение и смерть.

Тут все дело во времени… А время понятие чисто философское, то есть придуманное человеком… Значит, можно допустить, что если человек с понятием времени ошибся, то и времени-то, возможно, не существует… Надеюсь, ясно, что речь идет о втором разделе Истины.

Итак, рассуждая строго в соответствии со свойственной человеку логикой опрощения, сознательно проигнорировав, убрав из обсуждения общий для каждого индивидуума период жизненной активности, мы пришли к рождению и смерти. И здесь мы неизбежно упремся в постель, где, собственно, все и происходит. Там, в постели, человеку суждено быть зачатым, а если повезет, в ней же, в этой постели, со своей жизнью и распроститься.

Попутно можем заметить, что в постели нам дано познать высшее из земных наслаждений. Что правда – то правда…

Справедливости ради надо сказать, что как бы мы ни принижали серединную часть Истины, в постели все-таки зарождается новая жизнь, источник страданий нового человека, которому предстоит пройти безрадостный путь от рождения к смерти, уже достаточно подробно описанный выше… Путь, который до краев заполнен дурацкими, так называемыми вечными, вопросами о смысле жизни и в котором полностью отсутствуют ответы на них… Путь, который выше по этой причине было предложено вообще не рассматривать.

Теперь остановимся поподробней на понятии постели. О, постель! Пою тебе гимн, восторженную песнь плотской любви, в сравнении с которой все симфонии мира дерьмо! Ради постели можно и пожить!

О, постель, колыбель бессмысленности! Именно там происходит таинство, в результате которого возникает то, что является вершиной абсурда – человек! Там, в темном, душном и тесном пространстве между двумя беснующимися телами, в закутке, пропахшем потом и раскаленной спермой, зарождается новая жизнь…

В темной влажной пещере, вместившей в себя все, – и Вселенную со всеми ее потрохами, бесчисленными галактиками, черными дырами, красными и белыми карликами, солнцами, лунами и планетами, и коротенькую, как икота, историю человечества, с его загадочным и алогичным появлением и близящимся Страшным судом, которого никто не боится, – зарождается новая жизнь, ценнее которой все-таки нет ничего на свете…

К этому моменту будущий король почувствовал, еще немного и его яйца охладятся до такой степени, что дальнейшим приятным размышлениям придется предаваться, полеживая на больничной койке.

Покидая гостеприимное временное прибежище, оказавшееся столь плодотворным в плане раздумий о смысле бытия, Самсон еще успел пожалеть, что рядом с канавой в этот момент не оказалось письменного стола с настольной лампой, записной книжкой и хорошо отточенным карандашом, чтобы он мог записать свои бесценные мысли, а также припозднившихся прохожих, лучше какой-нибудь усталой женщины с сыном, которая указывая сухим пальцем на Самсона, назидательным тоном сказала бы: вот, не будешь слушаться, и тебя ждет такая же судьба, окажешься в грязной яме, как этот несчастный… Знала бы она, эта гипотетическая мадам, что тычет пальцем в будущего короля Асперонии Самсона Второго…

Действительно, если бы вдруг ей открылось, что в зловонной канаве, в собачьем дерьме, пьяный в стельку, валяется наследный принц Асперонии, что бы она сказала своему отпрыску? Или ничего бы не сказала, даже, наверно, ничего бы не сказала, потому что ее обывательские мозги, изъеденные телесериалами и воскресными проповедями некоего безликого болвана-священника, не выдержав напряжения, лопнули, и голову бы ее разнесло на куски…

Надо заметить, что Самсон, лежа в своем вонючем полусклепе и думая о смысле жизни, вовсе не надеялся на свое перерождение. Для этого он был слишком умен.

И все же, познав придуманную им самим истину, Самсон изменился.

На следующее утро, проснувшись в своей квартире на Рю де ля Буше, он несколько часов лежал, вспоминая события прошедшей ночи. Встав, он долго у зеркала рассматривал свое лицо с царапинами на щеках и лбу и невесело думал о жизни, которую еще предстояло преодолеть, в которую предстояло вползать…