Леон и Луиза

– Вы надо мной смеётесь, Лё Галль, это несправедливо. Я не педант и не мелочная душа, поймите меня правильно. Мне лично не нужна никакая расписка. Лично я склоняюсь к той точке зрения, что жизнь сама нам за всё когда-нибудь без спросу выставит расписку. Но администрация не может ждать до нашей блаженной кончины, расписки нужны ей немедленно. И справедливости ради нужно сказать, что управление не есть самоцель, оно в конечном счёте всегда служит человеку. Разве это не так?

– Само собой разумеется.

– Поэтому ошибка систематизации, я всегда это говорю, влечёт за собой тяжкие человеческие последствия. Но я здесь болтаю и болтаю, а ведь у вас ещё столько работы. До свидания, Лё Галль, до вечера!

– До свидания.

Кнохен в развевающемся плаще быстро вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Мгновение спустя он распахнул её снова.

– Чуть не забыл, вам надо в обеденный перерыв заглянуть в детский сад на улице Лёжон, мне звонила директриса. Ваша маленькая дочка – как там её зовут, четырёхлетняя – Марианна?

– Мюрьель.

– Маленькая Мюрьель сегодня утром якобы бросила со двора камень в окно туалета на третьем этаже.

– Мюрьель?

Этот человек опять сделал своё пренебрежительное движение рукой:

– Это, конечно, ерунда и быстро разъяснится. Как четырёхлетняя девочка может добросить до третьего этажа булыжник, не так ли? Должно быть, кто-то что-то перепутал, типичная ошибка систематизации. Но, может, всё-таки лучше, чтобы вы заглянули туда в обеденный перерыв. Как мне сообщили, малышку заперли в угольном подвале, так сказать, арест должника, который отказывается от уплаты долга, и она там орёт-надрывается.

Леон быстро отодвинулся на стуле и хотел встать, но тут Кнохен схватил его за плечо и придавил его обратно к стулу.

– Без спешки, месьё Лё Галль, не волнуйтесь. Самое лучшее, если мы предоставим всё естественному ходу вещей и установленному порядку, не так ли? Сначала работа, а потом уже частная жизнь. Вам ещё осталось два часа прилежной письменной работы, а потом обед, и вы отправитесь на улицу Лёжон. Директор, должно быть, узколобый идиот, позволю себе сказать. Если он не захочет выпустить вашу дочку из угольного подвала, передайте ему привет от хауптштурмфюрера Кнохена, это должно оказать своё действие. До свидания, месьё, и радостной работы! Желаю вам приятного дня!

ГЛАВА 15

Потом пришла зима 1940–1941 года, и в Париже стало холодно. Летом переход на немецкое время подарил французам долгие, светлые вечера, когда солнце садилось только после десяти часов и даже в полночь последние полоски дневного света всё ещё тлели на горизонте. Но сейчас они расплачивались за это, поскольку рабочие дни начинались среди ночи. Леон вставал затемно и брился при бледном свете лампочки; во время завтрака он мог видеть своё отражение в тёмном окне, а когда шёл на работу, на небе мерцали звёзды, как будто это было не раннее утро, а уже снова вечер.

В том, что касалось работы на набережной Орфевр, этой зимой Леону стало ясно, что право превратилось в несправедливость, а несправедливость – в закон; сброд стал новым высшим классом, а законы писались мошенниками. В коридорах служащие шёпотом рассказывали друг другу последние новости о самых знаменитых бандитах Парижа – «Пьеро-Чемодан», «Злой Франсуа» или «Ритон-Пожар», которые обменяли свои тюремные сроки в десять, пятнадцать или двадцать лет на свободу, автомобили и горючее к ним, а также на огнестрельное оружие и немецкие полицейские удостоверения. Дело ещё не дошло до того, чтобы они заявились средь бела дня на набережную Орфевр, чтобы арестовать тех полицейских, которым они были обязаны своими сроками, но все понимали, что ждать этого осталось недолго.

И хотя сейчас Леону было только на руку то, что он делал свою работу анонимно, без связи с внешним миром, тем не менее, каждое утро, проходя по лестничной клетке мимо разных департаментов, он нутром чуял опасность, и ему было ясно, что любой коллега, любая секретарша, любой вахтёр мог оказаться приспешником бандита и убийцей. Выхода из этого положения он не видел. Поэтому забивался в свою лабораторию, делал свою работу и тщательно избегал любых необязательных встреч.

Уже в ноябре обширный циклон принёс в город сибирский холод. Бензин и дизельное топливо стали дефицитом, по улицам теперь ездили только велосипедисты, рикши и извозчики, а если проезжал автомобиль, можно было не сомневаться, что за рулём сидит либо немец, либо коллаборационист. Больше всего бросалась в глаза тишина на улицах и холодное молчание людей. Смолк уличный шум прежних дней, теперь можно было услышать лишь скрип торопливых шагов по мёрзлому снегу, да иногда кашель, быстрое приветствие или унылые призывы разносчиков газет, которые уже давно не верили, что смогут продать свои надиктованные немцами листки.