Леонардо да Винчи

Как только статую Давида поставили на самом видном месте на главной городской площади Флоренции, Микеланджело поручили написать батальную сцену напротив той стены, которую уже расписывал Леонардо. Давая этот заказ, Синьория и ее глава Содерини прекрасно сознавали, что тем самым устраивают состязание между двумя соперниками, двумя величайшими художниками. В разных свидетельствах того времени прямо употребляется это слово: concorrenza — соперничество, состязание. Много лет спустя, на похоронах Содерини, в надгробной речи прозвучала такая похвала: «Дабы устроить состязание с Леонардо, он отдал Микеланджело другую стену, и Микеланджело, вступив в соревнование, начал ее расписывать». Близкий современник, художник и сочинитель Бенвенуто Челлини, хвалебно отзываясь о картоне Микеланджело, заметил: «Делал он его в соревновании с другим, который делал такой же, с Леонардо да Винчи»[657]. То же слово встречаем мы у Вазари: «Случилось так, что, когда Леонардо да Винчи, живописец редчайший, расписывал… Большую залу Совета, Пьер Содерини, занимавший в то время должность гонфалоньера, видя великий талант Микеланджело, заказал ему расписать другую часть той же залы, что и стало причиной его соревнования с Леонардо, в которое он вступил, взявшись за роспись другой стены».

99. Копия с «Битвы при Кашине» Микеланджело.

Микеланджело поручили изобразить другую военную победу Флоренции — одержанную над Пизой в битве при Кашине в 1364 году. Подобно Леонардо, он так и не закончил эту картину, и нам она известна тоже только по копиям созданного им полномасштабного картона, в том числе по копии, выполненной учеником Микеланджело Бастьяно да Сангалло (илл. 99).

Если Леонардо сосредоточился на одном ключевом эпизоде сражения, а именно на борьбе за боевое знамя, то Микеланджело предпочел, мягко говоря, второстепенный эпизод с участием почти двух десятков мускулистых обнаженных мужчин. Он изобразил тот момент, когда флорентийские солдаты, купавшиеся в Арно и вдруг услышавшие тревогу, которая извещала о нападении врага, выскочили на берег и схватились за одежду. Такой редкостный эпизод военной истории, в центре которого оказались мокрые обнаженные мужчины, как нельзя лучше подходил для Микеланджело: ведь он никогда не бывал на войне и не видел сражений, зато его неудержимо влекло к обнаженным мужским телам. «Во всех своих произведениях Микеланджело тянулся к обнаженной натуре, — писал Джонатан Джонс. — Здесь же эта тяга достигла пика — и привлекла внимание к его наваждению, выставила напоказ его страсть… Если кто-то до тех пор не замечал, что молодой Микеланджело с упоением любуется мужской наготой, то сейчас не заметить это было просто невозможно»[658].

Леонардо редко критиковал других живописцев[659], но, увидев обнаженных купальщиков Микеланджело, он не раз презрительно высказывался об «живописцах-анатомистах». Явно метя в своего соперника, он порицал тех художников, которые «делают свои обнаженные фигуры деревянными и лишенными прелести, кажущимися смотрящему на них больше мешком с орехами, чем поверхностью человеческого тела, или же пучком редисок скорее, чем мускулистым обнаженным телом». Выражение un sacco di noce, «мешок с орехами», явно пришлось ему по душе: он не раз употребляет его, нападая на мускулистых обнаженных Микеланджело. «Не делай все мускулы тела слишком выступающими… иначе у тебя получится мешок с орехами вместо человеческой фигуры»[660].

Вот здесь и крылось коренное различие между двумя художниками. Микеланджело в основном специализировался на мускулистых мужских обнаженных телах. Даже расписывая несколькими годами позже потолок Сикстинской капеллы, он заполнил углы композиций двадцатью ignudi — нагими фигурами атлетически сложенных мужчин. Леонардо, напротив, гордился «универсальностью» своего искусства и утверждал: «Тот не будет универсальным, кто не любит одинаково всех вещей, содержащихся в живописи». «Конечно, невелико дело, изучая одну только вещь в течение всей жизни, достигнуть в этом некоторого совершенства… Недостоин похвалы тот живописец, который хорошо делает одну-единственную вещь, например — нагое тело»[661]. Разумеется, он и сам умел прекрасно рисовать и писать маслом обнаженные мужские тела, однако его мастерство опиралось на воображение и изобретательность, ему требовались разнообразие и фантазия. «Пусть художник, пишущий историческую композицию, радует глаз разнообразием», — советовал Леонардо[662].

В более широком смысле, критика Леонардо в адрес Микеланджело сводилась к доводу, что живопись вообще — более высокая форма искусства, чем скульптура. Сразу же после состязания двух батальных картин в одном зале флорентийской Синьории Леонардо записал: