Леонид Ройзман. Избранные письма к Ольге Минкиной

— Читайте, читайте, мне не жалко! А вот теперь вы увидите, что я из всего этого сделаю. Каким образом — вас не касается. И запомните: при желании я могу подобное сделать для каждого. Но вы же, вместо того, чтобы по-хорошему договориться, начнёте строчить свои жалобы… Ха-ха-ха!

И он действительно «сделал». Ни я, ни две другие органистки из первой десятки вообще не были допущены на третий тур, а Э самым чудесным образом поднялся с шестнадцатого места и получил диплом. Позже Зигмунд Сатмари, бывший в тот раз председателем жюри (замечательный органист и человек, ставший впоследствии моим большим другом), говорил мне: «Я так и не понял, как ему удалось это провернуть?!»)

В конце опять была попойка, опять звучали хвастливые крики, что «вот так делаются все конкурсы», циничные извинения со стороны Э («Оля, прости, но я никак не могу вернуться назад без этой премии»), удивление, если не шок слушателей («Кто такой этот Янченко?! Почему он тебя утопил?! Ведь вы же из одной команды!!»).

Что я могла им ответить?.. Я и сама находилась в какой-то прострации, плохо соображая, что происходит. У меня было ощущение, что меня опутали какими-то невидимыми тенетами, липкой паутиной лжи, которую я не в состоянии разорвать и даже не в состоянии найти конец, за который можно было бы потянуть, чтобы выпутаться.

К сожалению, в жизни мне ещё не раз пришлось столкнуться с аналогичной ситуацией, когда не мистические масоны и не оголтелые русофобы, а свои, отечественные «братья и сѣстры» обёртывали меня, словно коконом, невидимыми путами подлости и лжи, настолько крепкими и искусными, что сопротивляться было бессмысленно.

Чем дальше я шла по избранному пути, тем очевидней становилась истина: раковая опухоль коррупции в нашей музыкальной индустрии проросла так глубоко, что под угрозой оказалась вся отечественная культура. Метастазы этой опухоли проявились во всех сферах и отраслях — в образовании, в концертной практике, в управленческом аппарате и даже в органостроении. В знаменитой «десятилетке» при Санкт-Петербургской (Ленинградской) консерватории начиная с давних времён было принято стимулировать педагогов-специалистов дублёнками, сапогами и прочим недешёвым советским дефицитом. Судьбы абитуриентов-исполнителей решались синклитом школьных и консерваторских «преподов» за обеденным столом, уставленным коньяком, икрой и прочими яствами, оплаченными родителями детишек, решивших войти в Альма Матер. Но и это не всё: попасть в консерваторию можно было, только проплатив в течение года-двух одному из столпов российского пианизма солидную сумму за «выдавленные» уроки. Так на фортепианном факультете (в том числе на его органном отделении) появлялись студенты, едва умеющие шевелить пальцами, а истинно талантливые, которые не пожелали вписаться в навязанный формат, вынуждены были уезжать за рубеж. И количество отбывших с каждым годом множилось, а качество оставшихся неуклонно вырождалось, превращая крепкое настоянное вино в мутную жижу. Зато «вписавшиеся», получив инъекцию житейской мудрости, начинали обивать пороги концертных залов, где служили разного рода тётеньки, несостоявшиеся в профессиональной сфере, но занявшие удобные ниши в качестве редакторов концертных программ. Тётеньки удовлетворялись коробочкой конфет, их начальники имели другие аппетиты — там приветствовались денежные вложения, желательно зелёного цвета. Дальше — больше: получив концерт-другой, такой «вписавшийся» начинал приторговывать нашими концертными залами и учебными заведениями по принципу «я тебе, ты мне». Кто из зарубежных исполнителей не хочет выступить в Санкт-Петербурге?! Правда, за это приходится потом приглашать «вписавшегося» к себе. Западная публика — не наша, всеядная; поняв, что король голый, начинает перешёптываться, пожимать плечами, задавать вопросы… Но дельце-то уже обделано, как говорится в знаменитой сказке. Глядь — а он уже лауреат, завкафедрой, доцент, профессор, председатель жюри, и пошло-поехало. А вот уже и дочь его на этой же кафедре, и сын… И так — дальше, по закону цепной реакции умножая вокруг себя ряды бездарных взяточников.

Л. И. Ройзман в своих письмах высветил эту чудовищную проблему, а я подхватила его эстафету, коснувшись знакомого мне факультета. Но есть ведь и другие факультеты, на которых, пусть не в таком чудовищном масштабе и в иных формах, но тоже проявлялась болезнь, смертельная для живой субстанции музыки! Да только ли музыки?.. Увы! Не может в едином теле гнить отдельно взятый о́рган, не затрагивая остальных. Гангрена неминуемо поразит весь организм. И сегодня нам кажутся пророческими слова Л. И. Ройзмана, предвидевшего в те далёкие годы печальную, но неизбежную перспективу.