Леонид Ройзман. Избранные письма к Ольге Минкиной

Я слушала её в пол уха. До меня попросту не доходило, кто такие «мы» и как можно подкупить всю конкурсную вертикаль, включая членов и председателя жюри. Я полагала, что тётка попросту набивает себе цену. А ещё — хочет нас запугать. В общем-то, ей это удалось. Я почувствовала, как сразу насторожилась Ма, заметно ощетинилась Ка, а Э стал как-то странно подёргиваться, видимо, уже примеривая звание лауреата и словно даже стесняясь собственной значительности. И только У невозмутимо выпячивал пузо. Я же молчала, напряжённо пытаясь осмыслить происходящее.

Нас разместили в консерваторском общежитии. Эс обосновалась в нашей комнате и продолжила свои действия по нашей психологической обработке. Янченко тоже постоянно тёрся у нас, не прекращая рассказывать о своих подвигах в роли члена жюри каких-то там конкурсов. Госпожа министерша старательно накачивала его спиртом. С каждым следующим стаканом шкала его возбуждения увеличивалась на несколько градусов, и без того выпуклые глаза выкатывались ещё больше, пугая аномальным оловянным блеском, речь становилась всё быстрей и напористей, а изо рта вырывались спиритуозные пары, как у огнедышащего дракона. Росла и степень его откровенности: из его рассказов явствовало, что он мог обеспечить призовые места всем, кому считал нужным. Весь мир для него делился на тех, кого он облагодетельствовал и тех, кто остался с носом, мстя ему впоследствии бессильными жалобами в вышестоящие органы. Его излияния длились бесконечно и безостановочно, а мы, естественно, при этом играли роль немых статисток. Да и что нам ещё оставалось?! В конце каждого пиршества наша тётка вопрошала дурашливым голосом: «Ну, куда же я его такого теперь дену?! Придётся здесь укладывать! Девчонки, тяните жребий — с кем он будет спать!» При этом мне казалось, что Ка воспринимает её слова всерьёз и обдумывает свои действия в этом направлении.

Подошёл первый тур. Как ни странно, он дался мне легко, хотя в него входили и «дорийская» Баха, и пара непростых «шюблеровских» хоралов, и B-A-C-H Листа. Публика, в том числе сами конкурсанты, принимали меня очень тепло. Тут было немало немцев, в основном, западных, с которыми я сразу же подружилась, несколько англичан (среди них вездесущий Малколм Рудланд) и, конечно же, венгры. Известный композитор Иштван Колош дал мастер-класс, так как во втором туре значились его опусы. Все были крайне дружелюбны — хвалили мою игру, подбадривали, делали многообещающие прогнозы. Все — кроме одной. Госпожа Эс после первого тура потратила немало времени, чтобы доказать мне мою несостоятельность. Главной идеей её монологов была мысль о том, что я играю слишком безупречно, а это ненормально. «В твоей игре есть что-то противоестественное, нечеловеческое», — говорила она. Потому что человеческое, по её мнению — это значит неровно, нечисто, словом, уязвимо. А от моей игры становится страшно, будто не человек играет, а машина. И так далее в том же духе.

Я по-прежнему молчала, хотя уже не столь безучастно, как прежде. Дело в том, что к этому времени я почувствовала (как говорил Гамлет — носом у входа на галерею, где лежал труп Полония) — некое искривление пространства, эдакие подводные струи, которые несли весь конкурсный процесс вовсе не туда, куда он должен был бы двигаться. Это заставило меня подсобраться и даже проявить некоторую хитрость: поскольку горло моё после перелёта было не совсем в порядке, я отправилась в медпункт и, заручившись справкой о нездоровье, перенесла своё выступление в конец второго тура. Это давало мне возможность прослушать всех конкурсантов и составить о них своё мнение.

Хотя уже после первого тура стало ясно, что «не всё так гладко в нашем королевстве». Один из претендентов на лауреатство, У остановился во время исполнения программы и был снят с прослушивания. Э тоже показал себя не с лучшей стороны. Две трети конкурсантов отсеялись; среди прошедших на второй тур оказалась я и трое моих соотечественников. Я играла так же «бесчеловечно», как и на первом туре, сама удивляясь крепости своих нервов. Эс уже не пыталась меня дестабилизировать, видимо, осознав бесперспективность своих усилий. Ситуация накалялась, и алкогольные возлияния в нашей комнате приобрели кульминационный характер. Последнее из них было настоящей атакой, которую провели совместно лауреат Госпремии и работник союзного Министерства. Янченко с налитыми кровью глазами размахивал вилкой и дышал мне в нос водочным перегаром; вытащив из кармана листок, на котором были распечатаны итоговые баллы второго тура, он пустил его по кругу. Моя фамилия стояла на втором месте: у меня было двадцать три балла из двадцати пяти возможных. Две других женских фамилии из нашей компании значились в первой десятке, Э числился шестнадцатым. Откровенность пьяного мэтра была просто обезоруживающей: он даже не собирался скрывать от нас реального положения вещей! Шулер выставлял на вид свои краплёные карты, уверенный в своей полной безнаказанности. Торжествующим тоном он заявил: