Леопард. Новеллы

В соседней комнате, такой же, как моя, только небесно-голубого цвета, спали мои гувернантки Анна I и Анна II, обе немки, и француженка-мадемуазель. Над моим изголовьем висело подобие шкафчика светлого дерева а-ля Людовик XVI, и в нем хранилось три статуэтки слоновой кости – Святое семейство на красном фоне. Этот шкафчик чудесным образом уцелел и теперь висит над изголовьем спальни, где я ночую на вилле моих кузенов Пикколо в Капо д’Орландо. На этой вилле я обнаружил не только Святое семейство, но и след, хотя и слабый, но неизгладимый, моего детства в Санта-Маргарите, вот почему я так люблю туда ездить.

Была там и церковь, даже собор Санта-Маргариты. Из каретной комнаты налево, по лестнице вы поднимались в широкий коридор, который оканчивался «комнатой ученья», своего рода классом с партами, доской и картами на видных местах, где в детстве учились матушка и ее сестры.

Прежде чем достичь этой комнаты, надо было миновать две двери слева в комнаты для гостей, самые привлекательные, оттого что выходили на террасу, которой оканчивалась большая парадная лестница. А справа от каретной, меж двух белых «консолей», располагалась большая желтая дверь. Из нее вы попадали в маленькую продолговатую комнату со стульями и различными полочками, уставленными образами святых; помню большое глиняное блюдо с нарисованной в центре усеченной главой Иоанна Предтечи в натуральную величину, с запекшейся внизу кровью. Из этой комнаты был вход на кафедру, которая на высоте первого этажа упиралась прямо в главный алтарь, окруженная прекраснейшими перилами расписанного узорами и позолоченного железа. Там находилась молельня со скамьями и многочисленными четками; оттуда каждое воскресенье в одиннадцать мы слушали мессу, исполнявшуюся без излишнего рвения. Сама церковь была большая, красивая, сколько помню, в стиле ампир, с огромными уродливыми фресками, вписанными меж белых потолочных плит, точно так же, как в церкви Оливеллы в Палермо[221], только в уменьшенном размере.

Из той же каретной, которая, как я теперь понимаю, была чем-то вроде «plaque tournante»[222] меж других, менее посещаемых частей дома, вы, свернув направо, попадали в целое скопище переходов, чуланчиков, лесенок, вызывавших ощущение чего-то непроходимого, что часто возникает во сне, но в итоге оно все-таки оканчивалось театром. Это был настоящий театр, с двумя рядами по двенадцать лож в каждом, с галеркой и, разумеется, партером. Он вмещал по меньшей мере триста человек. Зал бело-золотой, кресла и ложи обиты голубым бархатом, сильно поблекшим. Театр был декорирован в сдержанно-элегантном стиле Людовика XVI. В центре располагалась полная аналогия королевской ложи, то есть наша ложа находилась прямо под громадной конструкцией позолоченного дерева с нарисованным на ней двуглавым орлом. А на более позднем занавесе был изображен Риккардо Филанджери, защищающий Антиохию. (Оборона эта, если верить Груссе[223], была не столь героической, как хотелось бы живописцу.)

Зал освещали позолоченные керосиновые лампы в кронштейнах, укрепленных под первым рядом лож.

Самое прекрасное заключалось в том, что театр этот (у него, само собой, имелся и вход для публики с деревенской площади) часто давал представления.

То и дело наезжала комическая труппа – «бродячие комедианты», которые, как правило летом, переезжали на телегах из деревни в деревню и в каждой давали по два-три представления. В Санта-Маргарите, где был настоящий театр, они задерживались на более долгий срок, недели на две.