Леопард. Новеллы

Как упоминалось выше, интерес к семье Ибба в кругах палермской знати был весьма высок, а любопытство идет рука об руку с басней, и, конечно, самые разные легенды о такой невероятной удачливости рождались одна за другой. Это свидетельствовало не только о бурной детской фантазии властей предержащих, но также об их подсознательном отказе признать, что сейчас, в начале двадцатого столетия, можно нажить огромное состояние на одних лишь землях; по горькому опыту каждого из тех господ, такой вид богатства был слишком недолговечен и не подходил для возведения прочных конструкций. Будучи сами помещиками, они поняли, что стремительный взлет Иббы до уровня владетельного феодала прошлых веков, вроде Кьярамонте и Вентимильи[297], иррационален и для них опасен; они глухо роптали, и не только потому, что свое могущество Ибба построил по большей части из материалов, принадлежавших им, но и потому, что видели в нем столпа анахронизма, который тормозит ход сицилийских колес, – этот анахронизм видят все, но никто не способен избавиться от него или хотя бы пойти с ним на компромисс.

Повторим, что их недовольство не выходило за пределы коллективного бессознательного, прорываясь исключительно в форме побасенок и острот, как и подобает в кругу людей, не склонных к философии. Первым и простейшим типом басни следует назвать завышение цифр, которые в пересказе всегда отличаются гибкостью. И хотя проверить данные не составляло труда, капиталы Бальдассаре Иббы оценивались в несколько десятков дюжин миллионов, а какой-то смельчак договорился однажды до «почти миллиарда», правда был тут же освистан, поскольку это число, нынче вполне обыденное, в 1901 году употреблялось столь редко, что не многие знали его истинное значение; в эпоху золотой лиры слово «миллиард» звучало примерно как «ничего». Не только объемы богатства, но и сама его история вызывала аналогичные пересуды. Скромное происхождение дона Бальдассаре мало кому удавалось расцветить байками (старый Коррадо Финале, чья мать была из рода Сантапау, намекал, хоть и не впрямую, что Ибба доводился сыном его шурину, жившему какое-то время в Джибильмонте, но этой сплетне почти никто не верил, зная за Финале обычай присваивать себе и своей семье тайное родство со всякими знаменитостями, будь то победоносный генерал или известная примадонна); зато обыкновенный труп, некогда причинивший дону Гаспаре столько беспокойства, размножился до десятков и сотен мертвецов, и не было ни одного убийства среди тех, что совершились на острове за тридцать лет (а совершилось их порядочно), в котором не подозревали бы клан Ибба – вполне, кстати, заслуженно. Как ни странно, именно эти слухи были самыми добрыми на фоне других, ведь насилие, оставшись безнаказанным, скорее восхищало здесь, на Сицилии, где даже у святых кровавые нимбы.

Помимо собственноручно выращенных легенд, попадалась и чужая рассада: вдруг всплыла, например, басня, ходившая веком ранее про Тестасекку, который велел вырыть канавку, согнал к ней сотню коров и тысячу овец и приказал доить их всех одновременно, чтобы предъявить королю Фердинанду Четвертому бегущий к нему ручей из пенистого парного молока. Так вот этот миф, не лишенный пасторальной поэтичности, которая выдавала авторство Феокрита, теперь налепили на дона Бальдассаре, лишь заменив короля Фердинанда на Умберто Первого; и как ни легко было доказать, что нога последнего никогда не ступала во владения Иббы, сказка эта приклеилась к нему намертво.

Из-за этой злобы, смешанной со страхом, по окончании покера беседа вновь свернула на тему Иббы. Около десятка членов клуба собралось на террасе, выходившей в тихий дворик, затененный кроной высокого дерева, с которого лепестки сирени осыпались на этих по большей части пожилых господ. Слуги в красно-синей униформе разносили напитки и мороженое. Глубоко угнездившись в кресле из ивовых прутьев, Санта-Джулия подал раздраженный, как всегда, голос:

– А можно ли вообще узнать, сколько всего земель у этого проклятого Иббы?

– Отчего же нельзя, все давно знают. Четырнадцать тысяч триста двадцать пять гектаров, – отвечал хладнокровный Сан-Карло.

– И только-то? Я думал, больше.

– Четырнадцать, как бы не так! Те, кто бывал там, говорят, у него не меньше тридцати тысяч гектаров, чтоб я сдох; и все преотменные.

Газета «Трибуна», которой генерал Ласкари, казалось, был очень увлечен, вдруг резко опустилась, открыв обществу его брюзгливое лицо, испещренное желтыми морщинами; на их фоне резко и даже немного зловеще выделялись белоснежные зрачки, будто глаза у некоторых греческих статуй из бронзы.

– Двадцать восемь тысяч, ни больше ни меньше! Мне племянник говорил, а его кузина замужем за префектом. И все, довольно, нечего тут больше обсуждать.

Пиппо Фоллоника, случайный гость, проездом из Рима, рассмеялся:

– Послушайте, если вам так интересно, послали бы кого-нибудь в кадастр – чего проще? Спросите, и узнаете сразу всю правду, по крайней мере об этом.