Лепестки на волнах

Причитающая кухарка принесла наполненный горячей водой тазик и кусок полотна. Густаво пресек ее жалобы и отправил восвояси, молиться Пресвятой Деве за здравие молодого сеньора. Потом, смыв кровь с бедра Диего, стал наносить мазь.

Диего дернулся и простонал:

– Мигель…

Страх за брата уступил место злости:

– А, ты пришел в себя! И где это тебя так отделали?

– Чертов Вильянуэва… он держит у себя настоящих чудовищ… Я заколол двух собак своим кинжалом, но в доме поднялся переполох…

– Так все-таки ты залез к нему в дом?!

– А-а-а! – заорал Диего.

– Терпи! – прикрикнул на него Мигель. – Ты и в самом деле болван! Тебя кто-то узнал?

– Нет… не думаю…

– Хорошо, если так. Как тебе удалось выбраться?

– Каталина… дала мне ключ от калитки…

– Бедная девушка. А что будет с ней, ты подумал?

Диего ничего не ответил, а Мигель, придя в еще большую ярость, прорычал:

– Ты обесчестил ее?!

– Нет! Мы только…

– Надеюсь, ты не врешь. Но если сеньорита де Вильянуэва назовет твое имя, твоя жизнь не будет стоить и песо.

– Каталина? Никогда… Но… твоя гитара… – виновато пробормотал Диего, корчась от боли под руками Густаво. – Она осталась там… Прости…

Мигель досадливо прикусил губу.

– Думаю, обойдется, – помолчав, сказал он. – Я, в отличии от тебя, не шлялся с ней по благоуханным садам Кадиса, а изготовивший ее мастер живет в Мадриде. – Потом он жестко усмехнулся: – В любом случае, как только встанешь на ноги, тебе придется уехать. Отправиться в новое паломничество, например. А еще лучше – вернуться на Эспаньолу.

– Я умею сражаться… и если дон Сальвадор вызовет меня…

– Не будь глупцом. Дон Сальвадор велит подстрелить тебя из засады. Как куропатку…

…Разве он недостаточно знал своего брата?

Диего, пылкий и упрямый; часто, слишком часто идущий на поводу своих желаний. Он без конца попадал в передряги, из которых выпутывался лишь чудом. Став старше, Диего, конечно, не в пример больше прислушивался к голосу разума, но не утратил присущей его натуре импульсивности.

Де Эспиноса вздохнул. Наверняка, он смог бы предотвратить очередное безрассудство брата, если бы остался на Пуэрто-Рико, но ему надо было спешить в Санто-Доминго. А потом… потом он мог лишь медленно сходить с ума от ненависти…

В конце аллеи показалась жена, и он почувствовал, что невольно улыбается.

Время оказалось милосердным к его Беатрис: ее походка была все так же легка, и в темных волосах почти не было серебра, вот только черты лица стали строже. Его жена, его сокровище… За какие же неведомые добродетели Небо ниспослало ему такой дар?

Жизнь вдруг увиделась де Эспиносе пестрым гобеленом, где причудливым узором сплелись любовь и ненависть, триумф и отчаяние. Убери одну нить – и узор станет другим, а то и вовсе исчезнет. После гибели Диего, пожираемый чувством вины, он жил местью и во имя мести, и его гобелен ткался лишь из черной нити горя и боли, и алой – ярости. Но однажды все изменилось. Де Эспиноса вспомнил безумный осенний день, когда бросился в погоню за своенравной дочерью алькальда Сантаны. И догнал, и сделал своей. И полотно его жизни вновь вспыхнуло ярким многоцветьем.

А затем – встреча с врагом, ставшая спасительной для Беатрис и маленького Диего. Змей Уроборос, кусающий себя за хвост… Тогда будто замкнулся незримый круг, и неожиданно для самого себя, де Эспиноса примирился с Судьбой. И единственное, о чем ему оставалось сожалеть – что его гордыня и упрямство причинили его Беатрис слишком много страданий.

Жена подошла к нему, и де Эспиноса, обняв ее за плечи, прижал к себе.

– Что пишет Изабелита?

Беатрис удивленно вскинула голову:

– Как ты догадался, что пришло письмо?

– Да вот, догадался, – усмехнулся он.

– Она пишет, что все благополучно, и я уверена, что так и есть.

– Даст Бог, так будет и дальше, – Де Эспиноса жадно вглядывался в ее лицо, будто желая запечатлеть в памяти каждую черточку. – Моя маленькая сеньорита Сантана, тебе было тяжело со мной?

– Я счастлива с тобой, Мигель, но… почему ты спрашиваешь?

Де Эспиносе так много нужно было сказать ей, но дыхание перехватило. Он попытался набрать в грудь воздуха и не смог. И в этот миг ясно осознал, что отпущенное ему время истекает. Что оно уже истекло.

– Мигель! – отчаянно крикнула Беатрис.

– Я всегда любил тебя… Беатрис…

А затем из дальнего далека надвинулся шелест волн, и де Эспиноса почувствовал на губах соленый вкус моря…

– Мигель!

Худощавый подросток на краю мола оборачивается и радостно улыбается, увидев бегущего к нему мальчика помладше.

Море шумит уже совсем близко, и в его голосе Мигелю удается наконец расслышать то, что чудилось ему всю его жизнь.

– Ты мой… мой… Теперь и навсегда!