Лепестки розы мира

Хозяином этого дома, был однорукий старик. Все звали его Силантьич. Руку он потерял в Первую мировую. Дом построил его дед, бывший крепостной, для обустройства здесь семейной скобяной мастерской. При Советской власти мастерскую зарегистрировали как артель. Силантьич стал председателем артели, а работниками были его трое сыновей. Изготавливала артель замки, засовы, дверные и воротные петли, навески, садовый и огородный инструмент. Осенью 41-го сыновья ушли добровольцами. Жёны сыновей с детьми отправились на малую родину под Ярославль. Силантьич с женой остались одни. Первым к ним пришёл Володька, тот самый, что привёл Николая. Отец Володьки был железнодорожным машинистом. Жил Володька раньше, с отцом и мачехой, в тех бараках, что недалеко от дома Силантьича, где жили работники Курского депо. Отец Володьки пропал без вести в первые дни войны. В депо, куда ежедневно забегал Володька узнать об отце, никто ничего о нём не слышал. Через месяц, как пропал отец, мачеха заявила, что содержать Володьку, она больше не намерена. Володька собрал свои вещи и отправился просить угол к Силантьичу, которого знал ещё до начала войны. Раньше он забегал к Силантьичу посмотреть, как работают в артельной кузнице, и сдружился с внуками Силантьича. Через некоторое время Володька на вокзале встретил Галину, с её младшим братом Василием. Они из Харькова больше месяца добирались до Москвы к родственникам. Опоздали. Никого из родственников в Москве не осталось. Володька позвал их к Силантьичу. Через неделю Володька был уже по уши влюблён в Галинку, несмотря на то, что сама Галина всегда напоминала и подчёркивала, что старше Володьки на целый год. Следующим в артельный теремок попал Павлик, ровесник Василия. Он отбился на вокзале от эвакуировавшегося дома-интерната, куда он попал, как сын «врагов народа». Отбился он очевидно по собственной воле. Он был кротким и молчаливым. Его подобрал Силантьич. А позже, больше, чем о ком-либо, заботилась о нём супруга Силантьича, которую все звали просто бабушкой или бабулей. Самый младший из жильцов – Прошка – попал в дом, при неудачном применении им своих профессиональных навыков. Родителей своих он не знал. С самого рождения он рос и воспитывался в тайном пристанище знаменитой московской воровской банды, состоящей из бывших офицеров царской армии и даже считался её талисманом. Он с шести лет стал незаменим: когда надо было проследить, подслушать, отвлечь внимание, пролезть туда, куда другой не пролез бы. В день, когда он ночевал у Корнея, почитаемого в воровской слободке колдуна, всех его старших подельников взяли во время облавы. На следующий день исчез и Корней. И он один, восьмилетний в ту пору, изобретая новые способы добычи еды и поиска мест для ночлега, умудрился просуществовать в Москве более полугода. Пока не был втащен за ухо Силантьичем в форточку, в которую Прошка лез, с целью поживиться в доме. Его отмыли, приодели, накормили, и Прохор очень смешно рассказал историю своих приключений.

Первые два военных года прожили на запасах Силантьича. Погреб и подпол были заполнены ещё до начала войны, в расчёте на большую семью Силантьича. С детьми, невестками и внуками их проживало здесь раньше семнадцать человек. Вносил свою лепту и Володька. Он единственный из всех получал хлебные карточки и талоны на продукты. Силантьич обучил Володьку самым простым приёмам ковки, резки и клёпки металла. Благо сарай был завален, закупленными ранее, железными листами, полосами и проволокой. Силантьич даже сумел подрядиться на несколько заказов. На полученные деньги покупался керосин для лампы, мука и мыло, иногда тушёнка, весной – семена для посадки. Все домашние дела, летом огород – добровольно взвалила на себя Галинка. Казалось, она никогда не устаёт. И другим, глядя на неё, стыдно было лодырничать. Василий помогал сестре, Павел помогал бабушке, Силантьич с Володькой занимались своими делами. Прохор успевал поучаствовать и там, и там. А ещё, раза три за неделю он убегал, часа на два на три, и прибегал с деньгами и со свежими газетами. На суровые расспросы старика, не ворованные ли, он с самым невинным взглядом, отвечал: «Ну что ты, Силантьич, сами в руки суют». Когда Силантьич как-то пожаловался на зрение, Прохор на следующий день притащил ему очки, уверяя старика, что приобрёл их у знакомого доктора. Прохор умел убедить кого угодно в самом невероятном.