Лепестки розы мира

В комнате Прохор увидел Верочкиного мужа. За столом сидел человек без лица, с перевязанными руками, в форме капитана. Горел в танке, догадался Прохор. Женщина, украдкой от мужа, с гордостью показала Прохору Звезду Героя и Орден Ленина, и приложила палец к губам.

– Ох, и дочки у вас, товарищ капитан, – сказал Прохор, – просто две юлы. А ведь они ещё вырастут. Берегись, кому достанутся.

Капитан улыбнулся краешком рта, приобнял, прильнувших к нему, дочурок, а женщина наградила Прохора благодарным взглядом. От ужина Прохор отказался, дал ещё раз обещание придти на Новый год и поспешил домой скорее рассказать обо всём Николе.

С этого дня Прохор вёл себя, как одержимый. Он решил, что появиться на Новый год в семье капитана и Верочки, он должен непременно в белой рубашке. Галстук он уже где-то раздобыл. А вот рубашку, его размера и нужного качества, Прохору найти не удалось. Николаю пришла идея, как помочь другу. Он вспомнил, что подходящая белая атласная рубашка должна быть в его квартире в Сокольниках, ключ от которой Николай всегда носил с собой. Он никогда не оставлял надежды увидеть дома своих родителей. Решили, что сперва Прохор разведает, нет ли кого в квартире, а после зайдёт и Николай.

Николай и Прохор добрались до Сокольников к полудню. Для начала они решили понаблюдать за двором из-за сарая. Возле Николкиного дома стояло такси с работающим двигателем. Дверь подъезда распахнулась, и на улицу важно выступила парочка. Николай охнул. Это был Пасюк. Живой. Под ручку со своей любовницей. Одеты они были вызывающе роскошно. Прохор, видя изумление Николы, сразу обо всём догадался. «Это Пасюк?», – уточнил Прохор. Николай кивнул. Говорить он не мог. Он думал только о том, что теперь Пасюк должен умереть по-настоящему. Прохор угадал мысли друга, он обнял Николу и сказал: «Ладно, мы им потом займёмся».

Друзья прошли в квартиру. Казалось, всё осталось по-прежнему. Изменился только запах квартиры. Он стал чужим. Двери Николиной комнаты были опечатаны. Прохор усмехнулся, вытащил нож и аккуратно срезал нить по кромке печати. Он оставил Николу в его комнате одного, а сам пошёл проведать комнату Пасюка. Николай механически собрал в старый рюкзак одежду для Прохора и для себя. Из бабушкиного комода он взял все письма и фотографии. Прохор заглянул в комнату: «Надо идти». С помощью ножа и зажигалки Прохор заправски восстановил печать на двери.

Рубашка, брюки и ботинки подошли Прохору идеально. Галстук был для него длинноват, но Прохор как-то справился и с этим. Выглядел он настоящим юным графом. Покрасовавшись перед зеркалом, Прохор всё аккуратно убрал в шкаф. Потом он принёс узелок, собранный у Пасюка, и начал выставлять содержимое на стол: американскую тушёнку, консервированную фасоль, джем. Николай поморщился, ему было неприятно, что это было взято у Пасюка. Прохор заметил это:

– Вообще, я это всё не для нас набрал. Не идти же нам в гости в Новый год с пустыми руками.

Николай улыбнулся и начал растапливать печь. Это было его любимым занятием. Он всегда вспоминал те три дня, после вынужденного побега из дома, в которые он проморозился насквозь. Прохор стал готовить толокняную кашу. Питались они так же, как было заведено при Силантьиче. С утра была перехватка – чай с лепёшкой или сухарями. Вечером, ближе ко сну, чтобы не ложиться с пустым животом, готовилась каша. Чередовали три крупы, бывшие в наличие: толокняную, перловую и пшённую. Иногда в кашу добавляли мелко нарезанное сало, летом – крапиву, и совсем редко – тушёнку. И сейчас Прохор посопел, покосился на Николу, вскрыл банку тушёнки и выскреб её в кашу.