Лепестки розы мира

Возвращались они, радостно вспоминая моменты прошедшего праздника. Но, когда до дома оставалось совсем немного, Прохор встревожено остановился, зажмурил глаза, как от боли и тихо произнёс: «Беда, Никола, бежим!» Дом Силантьича стоял без крыши, с вывалившимися окнами. Часть крыши рухнула вовнутрь, а часть завалилась на тыльную сторону дома, разрушив, при этом кусок стены. Внутри и снаружи дымили слабо тлеющие, головешки. Печь стояла без дымохода с вырванной вьюшкой, что говорило не о пожаре. Это было похоже на последствия взрыва. Прохор метнулся по периметру участка, выглядывая следы чужаков. Следы, через пустырь, уже засыпанные выпавшим снегом, уходили в сторону Курского вокзала. С невидящими глазами Прохор прошёл мимо Николая, тихо выдохнул: «Прости, Силантьич, не уберёг!» и повалился в снег. Николай кинулся к другу, попытался его поднять и привести в чувство. Прохор не реагировал. Николай взвалил неподвижное тело друга на плечи и направился в сторону бараков, к людям. Но, сделав несколько шагов, он оступился и, стараясь удержать Прохора, упал, подвернув, при этом, ногу. Он с трудом поднялся и понял, что нести Прохора к баракам уже не сможет. Его охватило отчаяние. Николай бессильно заплакал. Все беды, пришедшие с началом войны, о которых он старался не думать, дождались своего часа и выстроились перед его сознанием чёрной полосой. Он подумал, что возможно так предначертано ему самой судьбой замёрзнуть на пару с другом, в этом тихом месте миллионной Москвы. Николай посмотрел на безжизненное лицо Прохора, и устыдился своих малодушных размышлений. Прохор бы так себя не повёл. Этой мысли было достаточно, чтобы начать действовать. Сначала Николай метался на одной ноге по двору в поисках предметов, из которых можно было бы соорудить полозья, чтобы легче тащить Прохора к людям. Он забежал в пристройку, служившую мастерской. Она почти не пострадала. Тут Прохор вспомнил, что здесь должен находиться вход в погреб, замаскированный Прохором. И, если оставить Прохора здесь, в погребе, где он точно не замёрзнет, то помощь он приведёт быстрее. Вход был заложен листом железа, на котором стояла большая бочка с песком. Сдвинуть её одному с железного листа не могло быть и речи. Голова работала в бешеном темпе в поисках решения. Николай воспользовался методом, о котором прочёл когда-то в «Занимательной механике». В бочку с песком он воткнул лом и, зацепив его старыми вожжами, завалил бочку на бок и откатил с железа. Кое-как Николай перетащил друга в погреб. Тащить пришлось через три переборки в полной темноте, изредка освещая себе путь зажигалкой Прохора. Он уложил Прохора на деревянную полку, положил ему под голову его шапку и мешочек с бабушкиной травой, один из тех, что находились там. После улицы, в погребе казалось очень тепло. Снег на одежде и обуви медленно, но всё же таял. Вдруг Николай вспомнил, что у Прохора была котомка с продуктами и подарками, которые им собрали с собой Верочка и Верочкины соседи. Он выполз из погреба. На улице начало темнеть. Николай отыскал в снегу котомку, и с ней вернулся в подвал. Надо было спешить за помощью. Но странная мысль не давала ему двинуться в путь. Он представил себе, что может испытать его друг, если, в его отсутствии, придет в себя: один, в полной темноте, рядом никого – с ума сойти можно. Николай отыскал в темноте ящик с опилками, в котором когда-то хранили яблоки, придвинул его к ложу Прохора, сел и взял руку Прохора в свою. Николай задремал. Неизвестно, сколько он проспал, как его разбудил голос Прохора. Николай сам не сразу вспомнил, где он находится. «Никола, не ходи никуда, и не зови никого» – голос Прохора был спокойным и здоровым. Потом Прохор рассказал всё, что надо сделать Николаю утром: найти свечу на подставке, которая должна стоять на ящике в углу, набрать из бабушкиных узелков по горсти трав, откопать в разрушенном доме чайник, объяснил, где именно, как на печке в мастерской вскипятить воду и сделать отвар, пить самому и поить его. После этого, Прохор сказал, что пролежит три дня, и уснул. Николай сделал, как говорил Прохор, хотя ему было непонятно, когда это всё Прохор успел обдумать. Когда Прохор пришел в себя, Николай спросил его об этом. Но Прохор заверил друга, что ничего такого не помнит. После болезни Прохор изменился. Он стал выглядеть совсем взрослым, но в то же время его почти никогда не покидала улыбка. Но теперь его улыбка не была той, лукавой и насмешливой, а стала мягкой и бесхитростной. И ещё появилась у Прохора одна особенность. Теперь все свои намерения и поступки он подробно объяснял Николаю. Поначалу это несколько обижало Николая. Ведь выглядело это так, как будто Прохор являлся старшим воспитателем, а Николай был его нерадивым воспитанником. Но потом Николай понял, что Прохор объясняет ему то, в чём он действительно разбирается лучше. Они ходили на Курский, по рынкам, но больше не для поиска еды и денег. Питаться, как ни странно, они стали лучше, но не благодаря ловкости рук Прохора, а благодаря его знанию людей, их слабостей и достоинств. А заодно, Прохор помогал Николке разбираться в людях, понимать их. Прохор с одного взгляда на незнакомого человека, знал о нём всё. И в этом деле проявлял такие чудеса, что у Николая порой дух захватывало.