Лепила [СИ]

Хорошо, все–таки, что кровь теперь большей частью идет в пластиковых пакетах: я снял с «рога» мешок с надписью «Baxter» И сжал его между ладонями, создавая избыточное давление и загоняя вязкую эритроцитарную массу в бедренную вену. Кровь снова начала литься темной непрерывной струей, по мере того как пакет пустел, я сворачивал его в трубку, все время обеспечивая давление в системе. Чем хорош пакет — достаточно рук, чтобы загнать его содержимое в вену. В Афгане, говорил наш преподаватель военной хирургии, такие пакеты вообще подкладывали под раненого, если не на что было повесить, а на что его повесишь, в горах–то, если раненого нести надо, а рук не хватает. Клали пакет под… это самое, короче, и под весом тела жидкость заливалась в вену. В стеклянном флаконе тоже можно создать давление — но для этого уже надо длинная игла и резиновая груша, скажем от тонометра. И то обляпаешься, как маляр–недоучка. Ну, а буржуинам такой опыт вообще до фонаря — по своему скудоумию они придумали для подобной работы инфузоматы.

Денис завел по леске в подключичную вену длинный пластиковый катетер, и анестезистка сразу же подключила вторую систему, так что раствор побежал струей непосредственно в сердце. Может, и успеем…. Плохо было то, что в сознание парень так и не приходил — значит, в мозгах катастрофа. И за что хвататься? «Нос вытащил — хвост увяз» Не остановишь кровотечение — весь сплывет кровью, а залезешь в живот — мозг упустим. Беда, одно слово.

— Сколько там давление? — негромко спросил я анестезистку.

— Восемьдесят на сорок — оторвали ее взгляд от круглой шкалы тонометра, где она сосредоточенно отслеживала пульсацию тонкой стрелки.

— Ну, что, наркотизаторы, можем мы…? — спросил Семеныч, входя с поднятыми руками в операционную.

— Семеныч, мы чего хочешь, можем, вот только он — я кивнул головой на парня — сможет ли? Надо, конечно, идти быстрее, но он на вводном может ухнуть.

— Не остановим кровотечение, — так и так уйдет, мрачно резюмировал Гоша, присоединившейся к нашему обществу.

— Ладно, поехали. Я начну? — глянул я на Дениса.

— Да, конечно — ответил он, как мне показалось с едва мелькнувшей ноткой сожаления. — Не журись, хлопец, хватит на твой век пробитых животов и черепов, насуешься трубок еще до тошноты, а мне сейчас важно быстро его на аппарат посадить, без секунды задержки.

— Пульс, давление?

— Сто шесть, восемьдесят на сорок.

Про центральное венозное давление спрашивать не было смысла — и так ясно, что отрицательное: я слышал, как хрипнул воздух, засасываемый в катетер, прежде чем Денис закрыл просвет катетера при его постановке.

Я уже говорил, что в такой ситуации очень важно следить, чтобы не ушел уровень жидкости из системы, а то насосет воздуха — и — привет, сердце станет наподобие теннисного мячика, заполненного воздухом, и толку от него будет в груди тоже, как от теннисного мячика. Вот в периферическую вену воздух никогда не попадет, если его, конечно, специально туда не закачать, там всегда положительное давление. Больные этого, правда, многие не знают, и о том, что «капельница кончилась» голосят дурноматом.

… — Пойдем по минимуму, ноль — пять атропина, один — реланиума.

Винт был в таком состоянии, что мы не могли применить стандартный анестетик для вводного наркоза, знаменитую «сыворотку правды» из шпионских романов — тиопентал. И даже калипсол, хоть он и может повышать давление на наркозе, не годился, хоть англичане, говорят, им на Фольклендах только и спасались, когда с аргентинцами из–за булыжников в океане воевали. Но сейчас любой медикамент мог уронить давление и остановить сердце — даже тот самый реланиум.

— Ну, с Богом! — наступил момент, когда самые неверующие врачи, если и не вслух произносят эту одну из самых коротких молитв, что–то эдакое в уме все равно держат. Анестезистка начала вводить разведенный до сывороточной бледности реланиум, я же набросил маску на бледное лицо и начал «качать кисть», загоняя порции воздуха в легкие из силиконового мешка, тонким шлангом соединенного с кислородным баллоном, чтобы хоть немного насытить остатки крови живительным газом перед интубацией.

Отъехал Винт моментально, но пульс — я быстро приложил пальцы к сонной артерии — не исчез, и то хорошо! Теперь интубация, слава Богу, не «бычья» шея, заинтубировал я Винта секунд за семь, безо всяких релаксантов протолкнув трубу за слабо колыхающиеся голосовые складки. Теперь — к аппарату его, который уже ритмично посапывал мехом, и — кислорода, уже через интубационную трубку.

— Как давление?

— 60 на 40.

Все–таки сбросил даже на ту малость, что ему ввели. А чего удивляться — такие больные реагируют даже на простой поворот на операционном столе, иногда — остановкой сердца.

Цейтнот — шахматный термин.