Лепта

— Salve, pittore Alessandro![6] — отвечают ему бродяги. Они знают его хорошо. Он не раз уже зазывал кого-нибудь из них к себе в студию.

Вначале Александр побаивался этих непонятных ему людей — как живут, чем живут, отчего не трудятся? — но теперь привык и, не опасаясь, звал к себе сразу по пять человек. В студии завсегдатаи улиц принимали послушно указанные позы, снисходительно смотрели на молодого художника…

Вот кивает Александру завернувшийся в рубище старик — нищий Антонио, с которым Александр подружился. Старика потрепала жизнь, оставила на лице борозды и морщины. Но в глазах у него светится живой ум. Александр знает, что будет много раз зазывать Антонио в студию. Антонио легко перевоплотится в Иоанна Крестителя, говорящего проповедь, легко поверит в то, что скоро явится избавление от бед и несчастий, от голода и прозябания… Александру очень важно, чтобы во взгляде Антонио была эта вера.

Вот улыбается Александру юный Чезаре. И он бывал в студии… Как рельефно у него обозначены мышцы плечей и груди. В Академии в таких случаях говаривали: «У него в бицепсах целый оркестр заключен». И Чезаре будет нужен для новой картины.

Постоял Александр возле натурщиков, послушал неаполитанские песни, послушал, как черноглазый оборвыш читал наизусть историю Ринальдо Ринальдини — благородного разбойника, вызывая своим прочувствованным чтением слезы. Потом, облокотившись на парапет, посмотрел на шумный фонтан, струи которого изображали парусник, посмотрел на пеструю толпу, как бы прощаясь — теперь уж не будет у него времени для прогулок, — и отправился в студию.

Вот он один в студии. Перебирает эскизы картины, которых у него скопилось немало. Размышляет: не упущено ли в последнем, на котором остановился, чего-нибудь важного из первых эскизов.

Даже и тот внимательно посмотрел, в котором помещал над головою Христа парящего голубка — символ святого духа, как об этом сказано в Евангелии: «И дух святой нисшел на него в телесном виде, как голубь…» Но голубок не добавлял картине святости. Да и разве это нужно Александру…

Каков бы ни был эскиз, как бы давно от него ни отказался, все-таки это этап в работе и потому дорог. Александр будто заново видит: вначале он помещал крестившихся в Иордане в овальное обрамление из буйной растительности, тут у него были мужчины и женщины вместе. Потом действие перенеслось на скалистый берег, и Христос выходил к людям из-за ближней скалы, ничем не отличимый от прочих крестившихся.

Постепенно, постепенно из эскизов ушли скалы и буйная растительность, раздвинулся горизонт, возникли гористые дали, приподнялся прибрежный холм, по которому над людьми и к людям шествовал Христос.

То больше, то меньше было людей. То они толпились на берегу, то находились еще в воде.

Все больше поворачивался лицом к будущему зрителю Иоанн Креститель. Он должен обращаться ко всем людям, во все времена…

Еще надо было не упустить — беспокойный Андрей Иванович в каждом письме настаивал на этом — обозначить в картине строения города, чтобы не возникло вопроса, как могли оказаться в пустыне старцы?..

Александр искоса взглянул на чистый загрунтованный холст, едва охватив его взглядом, и вдруг почувствовал себя рядом с ним пигмеем. Размеры холста — десять аршин в длину, восемь в высоту — смутили. Будет ли картина столь значительна, сколь значительны размеры холста? Не отказаться ли в самом начале от этой нелегкой работы?

«Нет, нет, — отогнал он сомнение, — нет для художника задачи благороднее служения добру», — потом опустился на колени перед родительской иконой и стал горячо молиться, прося у бога сил и терпения. Силы ему были нужны большие. И терпение — большое. Потому что сомнения и неуверенность будут терзать его постоянно, ведь ему нужно найти для картины самые выразительные образы. Он прежде всего себя должен убедить, что они заключают в себе самое характерное…

С рассветом он принялся за работу.

6

Александр довольно быстро подмалевал холст, но потом начались подлинные муки, он терял дни, и недели, и месяцы на каждой детали, на каждой складке одежды, на каждом листочке древесном, желая отделать их с тщательностью Рафаэля. У него набралась гора этюдов.

Как правило, нелегко найти нужное. Вот уже шестой натурщик предстает в позе Иоанна Крестителя, а удовлетвориться ими нельзя, потому что ни в одном нет того огня, который должен нести в себе пророк. Александр по крупицам собирал его образ. В одном натурщике заинтересует его выражение глаз, в другом — само лицо. В третьем — осанка. Соединить эти черты в одном образе долго не удается. Хоть кричи от отчаяния.

Он еще раньше заказал небольшой холст, и прежде чем начать какую-либо фигуру на большом полотне, писал ее на малом, согласовывая пропорции, детали фигур, аксессуары.

Да это пустяк: на малом ли, на большом ли холсте выписать фигуру, когда она решена, но в том-то и беда, что решить не просто.

Забежал как-то Кваснин, удивился:

— Шесть опытов головы одного пророка? Какая из них лучше? Да не все ли равно?

После него Иордан был. Остановился перед холстом, руки к небу воздел: