Лепта

— Сережа! Константин Андреевич тебя ищет!

Андрей Иванович оглянулся. У набережной остановилась коляска профессора Тона. Сам он, розовощекий, с бакенбардами, как у государя, вальяжный, в зеленом академическом мундире с расшитым золотом воротником, неторопливо приближался к Сергею. «Ведь это честь какая», — сладко подумалось Андрею Ивановичу.

— Еще раз хочу пожать вашу руку, Сергей Андреевич! — проговорил Тон, обнимая Сергея. — Пусть на пользу вам пойдет пребывание за границей. Совершенствуя себя на великих мастерах, не забывайте Россию и его императорское величество. Ваши умные руки очень нужны здесь… Вы должны, — продолжал Тон, — употребить свое время в чужих краях с пользой для отечественной архитектуры. Я буду ждать вашего возвращения.

— Приложу все силы, — поклонился ему Сергей, — все умение…

Густой гудок парохода не дал ему договорить. Отъезжающие устремились на палубу. Сергей бросился к отцу.

— Батюшка, прощайте!

— Храни тебя бог!

Сквозь слезы рассматривал Андрей Иванович Сергея на палубе. Невский ветер растрепал его кок, играл концами галстука. Сергей махал шляпой, напряженно вглядываясь в родные лица…

Андрей Иванович вместе с толпой шел вдоль набережной, стараясь не выпустить из поля зрения Сергея. Скоро фигура сына стала неразличимой, пароход исчез в тумане Финского залива.

— Гранпа, извозчик нас ждет, — тронула Андрея Ивановича Катюша. Он опомнился, вытер платком глаза, увидел Тона. Тон поджидал его.

— Я понимаю ваше состояние, Андрей Иванович. И мне жаль отпускать Сергея Андреевича, — с чувством сказал Тон, накидывая на плечи плащ, поданный учениками. — Не потому, что вы отец, это не комплимент, я говорю искренне, такого способного архитектора Академия наша еще не выпускала. Он много обещает в будущем.

Андрей Иванович в ответ пожал руку Тона в перчатке.

— Благодарю, Константин Андреевич, что приехали проводить Сережу, напутствовали его…

Тон приподнял шляпу и удалился к своей коляске.

— Видишь, Катюша, он тоже любит Сережу. Он и Александра любит. Выхлопотал для нею деньги{60}. Сердце у него благородное.

Катюша продолжала теребить Андрея Ивановича за рукав: пора ехать.

— Друг мой, поезжай одна, — отозвался он. — Я… погуляю. Не так уж часто бываю на этой стороне Невы.

Заметив Юрия Замятина, который продолжал стоять возле них, Андрей Иванович обрадовался:

— Вот Юрий Сергеевич тебя проводит. Юрий Сергеевич, не откажите в любезности…

— Я готов! — отозвался поспешно Юрий.

Оба они помогли сесть Катюше в дрожки. Вдруг пахнуло на Андрея Ивановича от Катюшиного платья жасмином. Такие духи были всегда у его покойной жены. Он улыбнулся, хотел сказать Катюше об этом, но сказал другое:

— Вот, дружок мой, и второго твоего дядю проводили. Я ведь только и делаю, что провожаю. Кого куда…

— Андрей Иванович, что это вы расстраиваетесь? — Катюша лукаво взглянула на Юрия. — Не вы ли все время твердили Сергею Андреевичу, что Рим — такая земля, без которой не может состояться художник. — Она рассмеялась, увидев, что Андрей Иванович понял ее шутку.

— Твердил, твердил, — согласился Андрей Иванович. — Ну, поезжайте.

Катюша поцеловала его в щеку, потом откинулась на спинку, поправляя при этом шляпку из белой соломки, чтобы не сорвал ветер, и сказала Юрию, показав на извозчика:

— Велите ехать…

Дрожки застучали по мостовой. Андрей Иванович пошел за ними. «А ведь Катюша у меня выросла уже!» — вдруг удивленно подумал он. Все-то она казалась ему девочкой-баловницей, а сейчас, рядом с Юрием, он увидел ее взрослой барышней-красавицей, которой, право же, скоро и замуж пора.

Андрей Иванович остановился у парапета. Он предчувствовал, что больше не увидит сыновей, не дождется из Италии… Было у них с Екатериной Ивановной десять детей, в которых мечтали обрести счастье. Осталось трое — Александр, Сережа и Катюша Вторая, которая ушла от Андрея Сухих и теперь живет, невенчанная, с новым мужем, моряком, в Севастополе. И он, Андрей Иванович, никому уж не нужен…

Мало-помалу мелькание парусников, крики матросов, хлопающий шум паровых машин, забивающих сваи для нового постоянного моста через Неву, который возводился неподалеку от Академии художеств, отвлекли Андрея Ивановича от тяжелых мыслей. Он принялся смотреть по сторонам. Он любил Петербург. Теперешняя столица России почти вся поднялась на его глазах. И он не представлял себе, как можно, подобно сыну Александру, покинуть ее на долгие годы.

Напротив вырисовывались очертания Академии художеств… Она была ему всю жизнь родным домом. Пятнадцать лет, как он уволен в отставку, но если эти годы поставить рядом с его семьюдесятью, то получится не так уж много. Остальное же время был связан с нею, и только с нею. Все дела ее, успехи и неуспехи его волновали, он ими жил; знал всех художников; спешил в числе первых посмотреть новую картину на выставке… Андрей Иванович снял шляпу, поклонился Академии. Пусть процветает, пестует новых и новых художников.