Лермонтов и христианство

Отмирание взаимосвязей внутреннего плана, наиболее ясно, плотно и образно заявленных в языке, привело римский характер сначала к изоляции в локальной истории, а затем – вместе с носителем его – к устранению из исторической жизни. Можно смело утверждать: смерть латинского языка обусловлена была исчезновением в народе тех качеств, которые дали ему жизнь. Иначе говоря, ослабление вербального и письменного средства общения прямо связано с падением в римлянах свойств, которые были присущи великому народу и выстроили грандиозное государство. Язык попросту не может существовать вне того, что составляет его основу, а именно: вне реалий и свойств, которые олицетворяет субъект языка. Это и есть пример взаимообусловленности бытия народа и языка (Доп. IX). В то же время в недрах республиканского Рима зрели предпосылки Рима имперского, что в числе других факторов определило его недолговечность. Именно в этот период Рим, став жертвой цезаризма (личности во власти), нёс в себе элементы распада[56]. Впоследствии римское патрицианское общество разродилось Нероном и рядом других «чудовищ в пурпурной тоге». Рим, не ведая, что творит, «сшивал» себе белый саван, который сначала покрыл грубых и недолгих во власти «солдатских императоров», а потом всю империю. Таковые реалии определяли «солдатское», исторически формальное пользование латинским языком. Тогдашнее общество уже не соответствовало строгости, суровости, аскетизму, соразмерности и целостности всех частей «языка республики», как и самого государства. Дав ход порокам, римляне ненадолго пережили свои законы, свою культуру, свой язык, и, наконец, – свою империю.

Новая историческая формация, отметив себя рождением Европы, несла в себе парадигму принципиально иной рациональности, не имевшей ничего общего с духом римской античности. Новая эра не только говорила другим языком, но и настаивала на нём! По масштабности видения себя в мире и по ряду этических категорий, уступая античному миру, формирующаяся цивилизация нуждалась лишь в том, что ей соответствовало, оставляя в живых (в буквальном смысле) лишь тех, с кем могла существовать. Так или иначе, европейское варварство (так правильнее) второй половины первого тысячелетия «выдвигало» лишь те социальные требования и политические формы, которые «новый человек» мог осилить в своём историческом бытии. Не видя себя в пантеизме и многобожии предшествующей античности, а значит, неспособный реализовать себя в ней, зародыш «европейского мира» настойчиво создаёт соответствующую себе духовную иерархию. Однако «разница» остаётся и смутно ощущается… Доросши до понимания, «мир» этот в Средние века пытается перевозродиться, что произошло лишь отчасти. Имея установившуюся уже иную шкалу ценностных категорий, он по внутреннему масштабу просто не дотягивал до предшествующей цивилизации. И всё же «мир» этот – пусть и в затянувшемся на столетия «духовном смущении» – сумел явить элементы великого. Конечно, иного плана, других форм и иного качества.

Если согласиться с предложенной тезой, то придётся признать, что крушение античного мира есть крушение Традиции, обломки которой создали предпосылки для утверждения более мелкой и дробной ипостаси, а именно – индивидуальности. В период Великого Переселения Народов и создания новых государств, подавленная, – в XIV–XVI вв. Традиция отчасти была возрождена. Однако, не сумев «вспомнить» древние этические категории и эстетические формы в наилучших их качествах, Традиция исчезла как форма эпического восприятия мира. Правда, время от времени, но не слишком часто, о себе заявляли исключения личностного плана, которые по этой причине принимались «в штыки». Об одном из них и идёт речь в настоящей книге.

Понятно, что судьба одного даже и самого значительного человека несопоставима с исторической жизнью народа и государства. Однако, если принимать во внимание масштаб не ушедших или слагающихся цивилизаций, а внутреннюю составляющую «человека» в его реальных, но не реализованных потенциях, то придётся признать, что «римская этика» в главных своих чертах была присуща Михаилу Лермонтову. Она же как будто выстроила поэту схожую судьбу.