Лермонтов. Тоска небывалой весны

«Как поступить с убийцею нашей славы, нашей народной гордости, причислить ли его к категории преступников или глядеть на него еще хуже – тем более что он русский… нет, он не русский после этого, он недостоин этого священного имени… Увы, Лермонтова нет, к несчастию, это верно, хотя мы и желаем, чтобы это были неверные слухи, он убит – убит подлым образом – рукою Мартынова. Секунданты были со стороны Лермонтова – Глебов, а со стороны того – Васильчиков – сын Иллариона Васильевича – председателя Государственного совета, и государь сказал ему, что его седины не спасут сына. Кавказ, блаженный Кавказ был свидетелем Его смерти, он счастлив, по крайней мере, в этом отношении, а мы несчастные, мы бедные, лишены даже и трупа этого гения нашего века. Рано последовал он Пушкину, рано скрылся от нас. Поступок Мартынова подл, низок, он должен был разрядить пистолет на воздух – в этом случае я скорей бы самим собою пожертвовал – мне было бы счастие погибнуть от руки Лермонтова – и честь моя была бы ограждена» (А. П. Смолянинов, из «Дневника»).

«Между нами будь сказано, я не понимаю, что о Лермонтове так много говорят; в сущности, он был препустой малый, плохой офицер и поэт неважный. В то время мы все писали такие стихи. Я жил с Лермонтовым в одной квартире, я видел не раз, как он писал. Сидит, сидит, изгрызет множество карандашей или перьев и напишет несколько строк. Ну, разве это поэт… Да и сам он писанное бросал или отдавал другим, но этим не дорожили» (Неизвестный сановник в передаче П.А. Висковатова. «Русская Старина», 1885 г.).

XXXI

О смерти любимого Мишеньки Елизавета Алексеевна узнала спустя почти месяц, – из Москвы приехал Алексей Лопухин. По его убитому виду Арсеньева все поняла. Велела пустить ей кровь. И уже после попросила Лопухина сказать всю правду. Тихо, покорно приняла она страшную весть. У нее в это время гостила Мария Акимовна Шан-Гирей, собираясь вместе с Акимом ехать в Апалиху, и Елизавета Алексеевна решила уехать с ними – в Тарханы.

Варенька Лопухина слегла, узнав о смерти Лермонтова. «Последние известия о моей сестре Бахметевой поистине печальны. Она вновь больна, ее нервы так расстроены, что она вынуждена была провести около двух недель в постели, настолько была слаба. Муж предлагал ей ехать в Москву – она отказалась, за границу – отказалась, и заявила, что решительно не желает больше лечиться. Быть может, я ошибаюсь, но я отношу это расстройство к смерти Мишеля, поскольку эти обстоятельства так близко сходятся, что это не может не возбудить известных подозрений (М. А. Лопухина, из письма Верещагиной).

У Елизаветы Алексеевны отнялись ноги. Запретила при ней произносить не только имя внука, но даже слово «поэт». Кое-как добралась до Тархан, где Мария Акимовна объявила о смерти Михаила Юрьевича. Страшный плач стоял по селу! Андрей Соколов едва не лишился рассудка: он опекал Мишу с младенческих лет, в Москве, в Петербурге был рядом с ним… От всеобщего неподдельного горя с Арсеньевой случился припадок. После того стало резко снижаться зрение. Все вещи, тетради, игрушки внука она раздала, – их вид вызывал у нее бурные слезы. Псалтырь, на обложке которого десятилетний Миша написал: «Сия книга принадлежит М. Lermantoff. М. Лермантов», Арсеньева подарила Акиму Шан-Гирею. «Екиму Павловичу Шан-Гирей. Знаю, что тебе приятна будет эта книга – она принадлежала тому, кого ты любил. Читай ее, мой друг. Е. А. 1841». На том же листе Шан-Гирей написал: «Лермонтов 15-го июля 1841 убит на дуэли».

Образ Спаса Нерукотворного, которым ее благословил еще дед, и которому она ежедневно молилась о здравии Мишеньки, Арсеньева велела отнести в церковь, сказав: «И я ли не молилась этому образу, а он все-таки его не спас…»

Всеми силами она теперь добивалась вернуть тело внука в Тарханы.

XXXII

Михаил Глебов, как военный, был поначалу посажен на гауптвахту, но почти сразу, принимая во внимание, что его рана еще в опасности, отправлен под домашний арест. Васильчиков тоже выпросил относительную свободу: «Меня перевели по моей просьбе в Кисловодск, потому что нарзан мне необходим. Я живу здесь в слободке скромно, вдвоем с Столыпиным. Меня выпускают в ванны и на воды с часовым».

Глебов больше всех переживал за свое участие в дуэли. Сын мелкопоместного дворянина, без связей, он знал, что ему не избежать сурового наказания, в то время как Васильчиков, сын председателя Государственного совета, отделается легко. Догадывался, что осторожный Мартынов не стал бы убивать Лермонтова, если бы не имел надежды на заступничество. Глебов теперь прилагал все усилия, чтобы выкрутиться.

Мартыновым и секундантами занималось жандармское министерство, вел допросы подполковник Кушинников, усиленно добиваясь: была ли дуэль по всем правилам, или было убийство? И еще один человек добивался того же – плац-майор Унтилов.

Мартынов и секунданты имели возможность переписываться, и Глебов наставлял Мартынова: