Лермонтов. Тоска небывалой весны

Лермонтов хорошо изучил высший свет, где не было ничего высшего, а только трусость и подлость ради собственных выгод. Знал, что в день казни пятерых декабристов, именно в этот день, брату казненного Павла Пестеля государь пожаловал флигель-адъютантские аксельбанты, – и отец рассыпался в благодарностях! Мать Сергея Волконского, приговоренного к пятнадцати годам каторги, первая придворная дама, танцевала на балу на другой день после вынесения приговора ее сыну! Графиня Лаваль, дочь которой была замужем за Сергеем Трубецким, приговоренным к двадцати годам каторги, дала веселый бал!

Примеров подлости было тьма. Один постыднее другого. А теперь – затравленный Пушкин.

Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

XVII

После ухода Столыпина Раевский, Юрьев и Шан-Гирей изготовили шесть копий прибавления к стихотворению «Смерть поэта» и, поехав к друзьям, раздали. Стихи пошли по рукам, переписывались и распространялись. Вскоре их уже знал шеф жандармов Бенкендорф. Дело не стал раздувать, решив, что как-нибудь обойдется; ему без того с трудом удалось предотвратить взрыв народного гнева в связи с убийством Пушкина. Насколько все было серьезно, свидетельствует Василий Андреевич Жуковский: «В минуту выноса, на который собрались не более десяти ближайших друзей, жандармы заполнили ту горницу, где мы молились об умершем. Нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей, проводили тело до церкви».

Бенкендорф пытался обмануть горожан, объявил, что отпевание Александра Сергеевича будет в Адмиралтейской церкви, на самом же деле отпевали в Конюшенной – ночью! И все равно какими-то тайными путями слух об этом достиг населения: площадь возле Конюшенной церкви «скоро уже представляла собой сплошной ковер из человеческих голов; мужчины стояли без шапок».

Ночью же, 3 февраля, гроб с телом Пушкина, накрытый рогожей, заваленный сверху соломой, вывезли в сторону Пскова на самых простых деревенских дрогах. Сопровождал Александр Тургенев. «Я с почтальоном – в кибитке позади тела. Жандармский капитан впереди покойного. Морозы в тот год стояли лютые, а Никита как встал на задок возка, припав головой к гробу, так и застыл». Единственным по-настоящему родным человеком Пушкину оказался его слуга Никита Козлов. «Смотреть было больно, так убивался. Не отходил почти от гроба, не ест, не пьет» (Ракеев, жандарм).

До Святых Гор домчались за 19 часов благодаря подорожной, выданной самим государем, по которой на станциях тотчас давались свежие лошади. Скакали как на пожар, так что ящик с гробом едва не вылетел. Прибыли поздним вечером 5 февраля. Ящик внесли в церковь, двое крестьян вырыли снежную яму, и в 6 утра, то есть в кромешной тьме, величайший поэт России, всемирная ее слава, был похоронен. (Только весной, когда стало таять, настоятель монастыря распорядился вынуть гроб и закопать его в землю; кирпичный склеп для «окончательных похорон» был сделан на средства Прасковьи Осиповой. Родные же так на могиле и не были; жена приехала через два года, а памятник установили через четыре года.)

Имя Лермонтова гремело по Петербургу, но возбуждать общественное мнение открытой расправой с новым поэтом было нельзя, ибо месяца не прошло, когда толпы народа теснились у дома Пушкина и поступали доклады о неповиновении воспитанников Гвардейского корпуса, о взвинченности воспитанников Царскосельского лицея, о гневных выступлениях студентов университета и Академии художеств. Через своего помощника Дубельта, с которым Арсеньева была в родстве, Бенкендорф предупредил ее: если стихи Лермонтова дойдут до царя, ему не миновать ареста. А пока пустил слух, что стихи написал человек неизвестный, а Лермонтов лишь благородно принял их на себя. Вроде бы всё – автора нет, будем искать.

Страсти по поводу стихотворения мало-помалу стали стихать, но вмешалась старуха Хитрова. На вечере у австрийского посланника она с гневным лицом приблизилась к шефу жандармов:

– Слышали вы, Александр Христофорович, что написал про нас Лермонтов?

После чего Бенкендорфу пришлось обо всем доложить государю. Но тот уже знал о стихах – получил их по городской почте с припиской анонима: «Воззвание к революции». Бенкендорфу оставалось лишь сообщить, что стихотворение Лермонтова послано генералу Веймарну, «дабы он допросил этого молодого человека и содержал его при Главном штабе без права сноситься с кем-либо извне, и о взятии всех его бумаг, как здесь, так и на квартире его в Царском Селе».