Лермонтов. Тоска небывалой весны

Зачем порыв свой благородный
Ты им излил, младой поэт?
Взгляни, как этот мир холодный
Корою льдяною одет!
Напрасно лирою печальной
Ты им воспел удел Творца:
Слезы не кануло прощальной
На гроб убитого певца.
Им песнь твоя, как суд кровавый,
Для них она, как грозный меч;
Не мог ты в их душе презренной
Свободной истиной зажечь
Огонь высокий и священный.
Их души алчные, поэт.
Обидел гордое тщеславье,
И стая вран у ног царя,
Как милость, ждут твое бесславье….
Но ты гордись, младой певец,
Пред кознями их адской злобы:
Не расплести им твой венец…
Пускай отверзутся хоть гробы!

За это стихотворение Гвоздев был исключен из Школы юнкеров, разжалован в солдаты и сослан на Кавказ.

27 февраля Анна Философова извещала мужа: «Мы только что возвратились от тетушки Елизаветы, которая не так уже грустна, потому что ей сегодня позволили повидаться с Мишелем. Что еще сильно огорчает тетушку, так это судьба Раевского, который жил у нее, так как ему нечем существовать, и он страдает ревматизмом; он посажен под арест на месяц и после этого будет отправлен в Олонецкую губернию под надзор полиции; тетушка боится, как бы мысль о том, что Мишель сделал Раевского несчастным, не преследовала бы Мишеля, и в то же время эта мысль преследует ее самое».

Лермонтов страшно переживал, что по его вине Святослав Афанасьевич понес наказание. Писал ему после своего освобождения из-под ареста: «Ты не можешь вообразить моего отчаяния, когда я узнал, что я виной твоего несчастия, что ты, желая мне же добра, за эту записку пострадаешь. Дубельт говорит, что Клейнмихель тоже виноват… Я сначала не говорил про тебя, но потом меня допрашивали от государя: сказали, что тебе ничего не будет, и что если я запрусь, то меня в солдаты… Я вспомнил бабушку… и не смог. Я тебя принес в жертву ей… Что во мне происходило в эту минуту, не могу сказать – но я уверен, что ты меня понимаешь и прощаешь и находишь еще достойным своей дружбы… Кто б мог ожидать!..Як тебе заеду непременно. Сожги эту записку».

За Лермонтова вступились друзья Пушкина, прежде всего Жуковский, близкий к императорской семье. Он сообщил государю, что дополнительные 16 строк к стихотворению «Смерть поэта» вынудил Лермонтова написать Николай Столыпин, заступавшийся за Дантеса и наговоривший вздора о вдове Пушкина. Что не только Лермонтов был взбешен дуэлью, некоторые вельможи получили анонимки, в которых было заявлено, что выстрел Дантеса – преднамеренное и обдуманное убийство!

Николай I отлично знал, кто такие «известной подлостью прославленные отцы» – это убийцы его деда Петра III, убийцы его отца Павла I, любовники его прабабки Елизаветы Петровны и бабки Екатерины II, которые через постель получали поместья и высокие государственные должности. Те же Столыпины из захудалых муромских помещиков несметно разбогатели на винных поставках для армии Петра I. Понял, что в опасном народном волнении, связанном со смертью Пушкина, виновен был высший свет, где от скуки раздуют любую интригу и сплетню. А сам он? Он тоже виновен.

Бабушка подключила все свои связи, чтобы смягчить участь внука: «Мишенька по молодости и ветрености написал неприлично насчет придворных…»

По высочайшей государевой резолюции Михаил Юрьевич был переведен на Кавказ в Нижегородский драгунский полк с сохранением офицерского звания. Дантесу, чтобы его не убил какой-нибудь защитник Пушкина, император велел покинуть Россию.

О том, что едет на Кавказ, Лермонтов не только не горевал, но был счастлив, хотя, как военный человек, знал, что там уже не отдельные стычки, а настоящая война. Но что Петербург? Лорд Байрон недаром уехал в Грецию, где мог в любую минуту попасть под турецкую пулю. А Пушкин? Без дозволения императора рванул на Кавказ и чуть не погиб, поскакав вперед всех на чеченский отряд… А Монго? Недавно совсем добровольцем отправился в те же края.

Через Краевского Лермонтов передал записку Святославу Афанасьевичу: «Я видел нынче Краевского; он был у меня и рассказывал мне, что знает про твое дело. Будь уверен, что все, что бабушка может, она сделает… Я теперь почти здоров – нравственно… Была тяжелая минута, но прошла. Я боюсь, что будет с твоей хандрой? Если б я мог с тобой видеться! Как только позволят мне выезжать, то вторично приступлю к коменданту. Авось, позволит проститься».