Лермонтов. Тоска небывалой весны

Однако император уже отправил Веймарна с тем же заданием. Кроме того велел старшему медику гвардейского корпуса «посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он; а затем мы поступим с ним согласно закону».

Начальник Гвардейского штаба Веймарн ничего не нашел в квартирах поэта. Лермонтов был отправлен в Главный штаб и помещен в одну из комнат верхнего этажа. Александр Тургенев сообщал Булгакову: «Бабушка Арсеньева в отчаянье, а всему главная виновница тетушка-публика, которая…, но бог с ней: иного и обидеть можно».

«Под арестом к Мишелю пускали только его камердинера, приносившего обед; Мишель велел завертывать хлеб в серую бумагу и на этих клочках с помощью вина, печной сажи и спички написал несколько пьес, а именно: “Когда волнуется желтеющая нива”; “Я, матерь Божия, ныне с молитвою”; “Кто б ни был ты, печальный мой сосед”, и переделал старую пьесу “Отворите мне темницу”, прибавив к ней последнюю строфу “но окно тюрьмы высоко”» (Аким Шан-Гирей).

Михаил Юрьевич не знал, что с ним будет: отдадут ли в солдаты, посадят ли в крепость? Стихотворение «Я, матерь Божия…» стало просьбой о Вареньке:

Я, матерь божия, ныне с молитвою
Пред твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную;

Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость спокойную,
Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному

В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.

В квартирах поэта произвели повторный обыск, на этот раз под начальством полковника Финляндского полка Кривошеина. Была составлена «Опись письмам и бумагам лейб-гвардии Гусарского полка корнета Лермонтова», а также «Опись перенумерованным бумагам чиновника 12-го класса Раевского». На семнадцатилетнего Акима Шан-Гирея не обратили внимания. Святослав Раевский был посажен на гауптвахту у Сенной площади, неподалеку от дома, где жила Арсеньева. Сумел написать записку Андрею Соколову, попросив часового отдать ему со всей осторожностью: «Андрей Иванович! Передай тихонько эту записку и бумаги Мишелю. Я подал эту записку Министру. Надобно, чтобы он отвечал согласно с нею, и тогда дело кончится ничем. А если он станет говорить иначе, то может быть хуже».

К записке Раевский приложил черновик своих показаний. Все это было перехвачено и оказалось в руках Бенкендорфа. Начались допросы. Вину Раевского усугубляло еще то, что при обыске среди бумаг Святослава Афанасьевича обнаружили записку Андрея Краевского: «Скажи мне, что сталось с Лермонтовым? Неужели еще жертва в память усопшему? Господи, когда все это кончится!..»

Лермонтову объявили, что будет отдан в солдаты, если не назовет соучастников, и он, безмерно жалея бабушку, поскольку в солдатах служили по двадцать лет, назвал Святослава Афанасьевича. Других соучастников отрицал.

«Объяснение корнета лейб-гвардии Гусарского полка Лермантова.

Когда я написал стихи мои на смерть Пушкина, то один мой хороший приятель Раевский, слышавший, как и я, многие неправильные обвинения и по необдуманности не видя в стихах моих противного законам, просил у меня их списать; вероятно, он показал их как новость другому, и, таким образом, они разошлись. Сам я их никому больше не давал, но отрекаться от них, хотя постиг свою необдуманность, я не мог: правда всегда была моей святыней, и теперь, принося на суд свою повинную голову, я с твердостию прибегаю к ней как единственной защитнице благородного человека перед лицом царя и лицом Божиим».

Впоследствии Раевский говорил, что показания Лермонтова не могли отозваться резко на его служебных делах, «но, к несчастию моему и Мишеля, я был тогда в странных отношениях к одному из служащих лиц». Этим лицом был Клейнмихель – начальник штаба военных поселений, имевший репутацию исключительного казнокрада и льстеца. «Когда Лермонтов произнес перед судом мое имя, – пишет Раевский, – служаки этим воспользовались, аттестовали меня непокорным и ходатайствовали об отдаче меня под военный суд».

22 февраля юнкер Школы гвардейских подпрапорщиков Павел Гвоздев написал ответ на «Смерть Поэта»: