Раз в откровенном разговоре со мной он мне рассказал план романа, который задумал писать прозой и три главы которого были тогда им уже написаны. Роман этот был из времен Екатерины II, основанный на истинном происшествии, по рассказам его бабушки. Не помню хорошо всего сюжета, помню только, что какой-то нищий играл значительную роль в этом романе (речь идет о незавершенном романе «Вадим». —
Характер ее, мягкий и любящий, покорный и открытый для выбора, увлекал его. Он, сопоставляя себя с нею, находил себя гадким, некрасивым, сутуловатым горбачом: так преувеличивал он свои физические недостатки. В неоконченной юношеской повести он в Вадиме выставлял себя, в Ольге — ее...
Я слишком люблю ее, чтобы прибегать ко лжи...
Середина октября 1832 г.
Я привез ему поклон от Вареньки. В его отсутствие мы с ней часто о нем говорили, он нам обоим, хотя не одинаково, но равно был дорог. При прощанье, протягивая руку, с влажными глазами, но с улыбкой, она сказала мне:
— Поклонись ему от меня, скажи, что я покойна, довольна, даже счастлива.
Мне очень досадно было на него, что он выслушал меня как будто хладнокровно и не стал о ней расспрашивать, я упрекнул его в этом, он улыбнулся и отвечал:
— Ты еще ребенок, ничего не понимаешь!
— А ты хоть и много понимаешь, да не стоишь ее мизинца! — возразил и я, рассердившись не на шутку.
Это была первая и единственная наша ссора, но мы скоро помирились.
Р. S. Мне бы очень хотелось задать вам небольшой вопрос, но не решаюсь начинать. Коли догадываетесь — хорошо, я буду доволен; а нет — значит, если бы я задал вопрос, вы не могли бы на него ответить.
Это такого рода вопрос, какой, быть может, вам и в голову не приходит.
Петербург, 2 сентября 1832 г.
Поверьте, я не утратила способности вас понимать, но что же вам сказать? Она хорошо себя чувствует, выглядит довольно веселой, вообще же ее жизнь так однообразна, что многого о ней не скажешь: сегодня, как вчера. Я полагаю, что вы не огорчитесь, узнав, что она ведет такой образ жизни — ведь это охраняет ее от всякого искушения, но что же касается меня, я пожелала бы ей немного рассеяться: как это можно, чтобы молодая особа слонялась из комнаты в комнату, к чему приведет такая жизнь? Только к тому, чтоб стать ничтожным созданием. Ну что? Разгадала ли я вас? Этого ли удовольствия вы от меня ждали?
12 октября 1832 г.
Попросите ее писать ко мне иногда: ее письма ко мне прелестны.
Середина октября 1832 г.
«Она была прекрасна, как мечтанье»: продолговатый овал лица, тонкие черты, большие задумчивые глаза и высокое, ясное чело навсегда оставались для Лермонтова прототипом женской красоты. Над бровью была небольшая родинка.
Как теперь помню ее ласковый взгляд и светлую улыбку: ей было лет пятнадцать-шестнадцать, мы же были дети и сильно дразнили ее, у ней на лбу чернелось маленькое родимое пятнышко, и мы всегда приставали к ней, повторяя: «у Вареньки родинка, Варенька уродинка», но она, добрейшее создание, никогда не сердилась.
Сверстники, знавшие о ней (любви Лермонтова к Вареньке. —
Чувство к ней Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно, и едва ли не сохранил он его до самой смерти своей, несмотря на некоторые последующие увлечения, но оно не могло набросить (и не набросило) мрачной тени на его существование, напротив: в начале своем оно возбудило взаимность, впоследствии, в Петербурге, в гвардейской школе, временно заглушено было новою обстановкой и шумною жизнью юнкеров тогдашней школы, по вступлении в свет новыми успехами в обществе и литературе, но мгновенно и сильно пробудилось оно при неожиданном известии о замужестве любимой женщины, в то время уже о байронизме не было и помину.