Les Arcanes. Ole Lukoie (СИ)

— Я люблю тебя, Оле, — быстро заговорил Исин, на случай, если Оле-Лукойе вновь из каких-то своих соображений не даст ему договорить. — Я так люблю тебя, что это причиняет почти физическую боль, но я все равно почему-то очень счастлив. Я даже нахожу это в какой-то степени приятным.

— Исин, — позвал Чондэ. Тень улыбки, коснувшаяся его губ, растворилась. Он втянул щеки, чуть прикусывая их с внутренней стороны зубами, будто хотел привести себя в чувства, хотя, по сути, смысла в этом действии не было. Старая, давно забытая привычка.

— Не перебивай меня, Оле! — потребовал Чжан, прикрывая глаза. — Не в этот раз. Возможно, у меня не будет другого шанса сказать это, но я хочу, чтобы ты знал, — он поднял голову, чтобы посмотреть в черные как ночь глаза Оле-Лукойе. — Я на самом деле, по-настоящему, всем сердцем люблю тебя. И нет, мне не кажется. Я не ошибаюсь. Я действительно люблю тебя. И я просто хочу, чтобы ты знал, твое появление оставило в моей жизни след. Очень ощутимый след. И не имеет значения, любишь ты меня или нет, и если да, то насколько разные наши с тобой понимания «люблю». Тебе всегда будет место в моей жизни и в моем сердце, если ты вдруг захочешь вернуться… прийти… навестить меня…

— Исин, — Чондэ улыбнулся смущенно и немного растерянно, — почему ты говоришь так, будто мы с тобой прощаемся?

— Потому что мы с тобой прощаемся! — твердо заявил молодой человек. — И не имеет значения, сколько ты будешь это отрицать и оттягивать момент истины. Я должен был это сказать, потому что другого времени для этого могло не быть.

— Для этого всегда есть время…

— Но не у тебя, — Исин поджал губы и отвернулся, ощущая горечь на кончике языка. Сладость, разливающаяся в его груди, оборвалась неожиданно, превращаясь во что-то терпкое и болезненно-горькое.

— Поэтому я и не хотел устраивать прощания раньше времени, — вздохнул Оле, делая шаг назад. Он почувствовал, что руки Исина больше не сжимают его в крепких объятиях.

— Потому что ты любишь уходить не прощаясь? — уточнил Чжан.

— Нет, потому что это всегда смазывает все, что случается после. Прощания хороши в конце, но это вовсе не конец.

— Разве? — Исин вскинул бровь. — Ты можешь исчезнуть в любой момент…

— Но я этого не делаю! — голос Оле-Лукойе раскатом грома разнесся по комнате. — Это разные вещи, Чжан Исин. Тебе стоит хоть чуточку доверять мне и моим словам. Я бы не ушел, не попрощавшись с тобой. Поэтому я здесь, черт возьми!

— Оле? — Исин повернулся к Чондэ, чтобы увидеть его выражение лица в этот момент. Это было важно, потому что голос Оле-Лукойе напряженно дрожал, как бывает, когда пытаешься сдержать слезы, а выражение его лица было болезненным. Он хмурил брови, и казалось, что слова Исина задели его за живое.

— Одевайся, — еле выдохнул Оле. — Мы только зря тратим время.

— Но…

— Одевайся, Чжан Исин! Неужели я так много от тебя прошу? Всего лишь не портить и эту ночь вечными склоками между нами, ведь мы…

Он замолчал на полуслове. Так много слов, так много мыслей. Ему хотелось сказать многое, но он просто не мог, и останавливал себя, не в силах изыскать другие пути, чтобы донести всю важность происходящего до Исина. Он не мог сказать ему, что это последний раз, когда они видят друг друга. Без каких-либо «возможно», потому что нет больше шанса на то, что они встретятся. Он использовал его, когда пришел в этот раз. И тогда ему казалось, что этого будет достаточно. Он был готов пожертвовать всем, ради каких-то семи ночей. Целых семи ночей. Это много. Так ему казалось тогда, а сейчас он понимает, насколько ничтожны были эти семь ночей. Ему хотелось дальше. Он жаждал еще. Раньше его грела мысль, что у него есть возможность встретиться с Исином еще хоть раз, и он бережно хранил ее. Лелеял. Она согревала его и давала силы, озаряла самые темные ночи, делала ярче даже самые яркие дни. Она разгоняла его одиночество и была единственным смыслом его существования. А теперь ее нет. Ему не за что ухватиться. Его замкнутый на Исине мир трещит по швам. И пусть он понимал, что, если нет для него никакого «потом» и «дальше», нет смысла бояться пустоты и боли, это все равно не приносило ему облегчения, которого он ждал. Ему предстояло столкнуться с самым страшным, самым тяжелым и самым жестоким для всего сущего. Это было невыносимо трудно, и одна мысль об этом вселяла в него ужас. Ему предстояло столкнуться с этим одному, отчего необходимость в чем-то, что позволило бы ему храбро преодолеть все это, ощущалась так явственно. Ким Чондэ было страшно, и от того он не мог совладать с собой.

— Если эта ночь будет нашим прощанием, я не хочу, чтобы она оставляла после себя горечь нашей злобы друг на друга, — еле слышно проговорил Оле-Лукойе, стараясь сделать так, чтобы его голос звучал ровно, — если эта ночь будет последней, я хочу, чтобы мы простили друг другу все, что можно простить, забыли о том, о чем нужно забыть и оставили об этих приключениях только самые лучшие, самые счастливые воспоминания.