Les Arcanes. Ole Lukoie (СИ)

Что он должен был сказать? Объяснять причины своих действий он не любил. Для этого он был слишком высокомерен. В нем трепыхался маленький отросток комплекса бога. Это было приятным бонусом к его должности. Каким бы ты ни был человеком, рано или поздно, почувствовав безграничную власть над всем сущим, ты развратишься. Почувствуешь себя лучше, сильнее, важнее кого бы то ни было на этой земле. Потому что ты власть, ты закон. Ты волен делать все, что тебе захочется, и никто не сможет тебе указывать, что делать.

Минсок отчаянно сдерживал себя, пытался не дать ростку пустить корни, потому что знал, чем это для него чревато, но избавиться от этого он просто не мог. Как бы он не старался, его работа оставляла на нем след. Она неумолимо, день за днем, почти незаметно, по кусочкам, по песчинкам меняла его. Он чувствовал, но ничего с этим сделать не мог.

Иногда люди просто бессильны. Не способны пойти против природы, против себя самого. Как бы хорошо они не осознавали, что есть в них что-то неправильное, изменить, исправить это они были не в силах.

Минсок не собирался выкладывать все карты и рассказывать Лухану о том, почему он против. И дело не в тонкостях мира и ситуации, о которых Лухан не знал. Они были здесь ни при чем. Дело было в самом Минсоке, который не хотел раскрывать причины своих действий, потому что сам не мог их принять.

Это было что-то большее, что-то глубинное, бессознательное. Что-то вне его власти и воли. Он очень долго и постепенно пытался с этим разобраться, понять, только принять так и не смог. И если даже с самим собой ему не удавалось прийти к согласию, то что же говорить о других людях.

Минсок тяжело вздохнул, проводя рукой по лицу, будто пытался убрать с него невидимую паутину. Объективно в этой ситуации он был неправ. Прекрасно это осознавал. Не видел никаких веских причин, чтобы после всего, что случилось, и того вклада, который он в это внес, сдавать назад и втыкать палки в колеса. Впрочем, как и объяснять окружающим свою позицию. Это сделало бы его уязвимым. Он чертова Смерть, он – кремень, глыба льда, непреступная стена. Таким он хотел быть для других. Давать им понять, что он обычный человек, значило встать и заявить, что он слаб и беззащитен. Признать свое поражение было куда проще.

Чондэ и Исин, перестав переговариваться, замерли в тишине и принялись выжидательно смотреть на Минсока. Чувствуя на себе взгляд трех пар внимательных глаз, тот немного съежился и раздраженно нахмурил брови. Не любил он, когда на него пытаются давить, а сейчас он определенно чувствовал давление.

— Да делайте вы что хотите, — после продолжительного молчания выплюнул он и тут же отвернулся, пряча взгляд.

Чондэ с Исином переглянулись. Они не знали, как воспринимать эти слова, тем более сказанные Минсоком с такой интонацией. Выглядело это так, будто они его довели. Он устал с ними бороться и опустил руки. Вот только не было никакой борьбы. Минсок просто поупирался рогами, а когда понял, что отступать от своего решения парни не собираются, махнул рукой. Для категоричного человека, он сдался слишком быстро. Выходит, не так уж он и против был?

Но стойте, что же им теперь делать? По сути, Минсок прямым текстом сказал им делать то, что они хотят, соответственно, это «да». Только «да» какое-то очень сомнительное. Такое «да», после которого делать ничего не хочется. Вроде разрешение есть, а совесть не позволяет. Это больше «я вообще-то против, но если вы настолько бессовестные, чтобы не прислушиваться к моему мнению – скатертью дорожка». Вот такое это было «да».

Исин шмыгнул носом и сполз по креслу. Сейчас ему действительно стало некомфортно. Минсок задумчиво смотрел вглубь кафе и с места не двигался, а вставать прямо перед ним со словами «ну раз так, то мы пошли перевозить вещи» было если не смертельно, то опасно. Черт знает, что ему в голову ударит со злости. Ко всему прочему, ссориться со Смертью хотелось меньше всего.

Чондэ тоже был немного растерян. Он ерзал на своем месте, иногда вытягивая губы трубочкой, видимо в безрезультатной попытке уточнить у Минсока детали, но заговорить все не решался. Иногда он бросал на Лухана жалобный взгляд, решая действовать через него, мол, так безопаснее, но молодой человек безмолвного посыла черных глаз не понимал, так что сидел на своей заднице ровно, поддерживая напряженную тишину своим молчанием.

Минсок переводил взгляд с Исина на Чондэ и с Чондэ на Исина, после чего задумчиво глянул на не менее растерянного, чем парни, Лухана, будто бы по нему мерил реакцию на свои слова. Это была такая объективная шкала.

— Делайте что хотите, — повторил Минсок, разжимая пальцы на чужом запястье, и выпрямился, — хотите съехаться – дело ваше, только учтите, что решение вы приняли сами, и ответственность за него тоже сами нести будете. Я не собираюсь срываться к вам среди ночи, чтобы рассудить очередную семейную заварушку! Даже если ваши отношения, из-за которых вы так тряслись и устраивали этот дикий фарс, рухнут, это будет не моя вина, ясно?