Лес повешенных лисиц

В конце своей исповеди Кристин даже всплакнула. Этот рассказ всегда навевал на нее грусть, хотя в нем не было ни слова правды. Просто ей нередко приходилось рассказывать мужчинам о своем прошлом, а эта печальная повесть самой Кристин нравилась больше других.

От печального рассказа у Ремеса чуть сердце не разорвалось. Он встал перед Кристин на колени и предварительно попросил ее руки. Если Кристин бросит это занятие, они смогут обручиться. Ремес уверял, что их маленькая семья вполне сможет достойно прожить на майорское жалованье. Кристин грустно покачала головой:

– Был бы ты генералом… тогда у нас была бы хоть какая-то надежда. – Она прослезилась. У нее было твердое намерение и страстное желание покончить со своей безнравственной жизнью, но она понимала, что на зарплату финского майора вряд ли удастся построить что-то надежное и высоконравственное.

Агнета с Ойвой Юнтуненом жили в дружбе, согласии и страсти. Агнета и раньше встречала Ойву на вечеринках в его квартире в Хумлегордене. Ах, как там бывало весело! Единственное, за что Ойва ругал Агнету, было ее пристрастие к наркотикам. Ойва Юнтунен строго-настрого запретил ей курить гашиш в избушке. Он даже пригрозил отправить Агнету обратно в Стокгольм, если та не откажется от этой пагубной привычки. С того момента Агнета курила только в тюремной камере, в которую можно было пробраться незаметно и где точно никто не помешал бы. Когда Ойва в очередной раз читал ей лекцию о вреде наркотиков, она вспыхнула:

– Для чего себя хранить-то, если вдруг – раз! – и ядерная война?

В роду Агнеты, как правило, умирали молодыми, и чаще всего от пьянства или распутства, а не как-то благопристойно. Агнета хвасталась тем, что вот уже много веков, как гласит предание, в их роду все занимались проституцией.

Бабушка ее тетки была куртизанкой в Хельсинки в конце девятнадцатого века. Ее прозвали Шелковой Сильвией, потому как она всегда носила одежду из натурального шелка. Шелковая Сильвия была богата, но насладиться своим богатством не сумела – она умерла от аборта в 1881 году в возрасте двадцати четырех лет. Агнета знала только, что Сильвию похоронили на каком-то хельсинкском кладбище, но памятник не поставили, а деревянный крест давно сгнил.

Наска отметила, что жены у Ремеса и Юнтунена веселые и современные. Старушка видела, что нынче люди ведут себя по-другому, но не все могла принять. Как, например, то, что по вечерам Агнета надевала туфли на шпильках, сетчатые чулки и полуголая расхаживала по дому. Наска ее бранила:

– Бесстыдница! Иди оденься по-человечески! Застудишь себе все – полуголая ходишь!

Наска Мошникофф была набожной старушкой. Она пыталась приучить шведок к вере, показывала, как креститься, пела им молитвы на церковнославянском, но результат был неважный. Изба дрожала от громкого мирского смеха. Веселиться-то можно, считала Наска, Боженька этого не запрещал, но зачем при этом полуголыми ходить перед мужиками, пить вино и постоянно курить? Молодые женщины должны понимать, что жизнь – это не только радость и веселье.

Наска сказала, что каждый человек в жизни должен насыпать гору из своих грехов. Тогда все грехи простятся и получишь вечное блаженство, как праведные монахи.

– Что это за гора грехов? – поинтересовалась Агнета, самая грешная из всех.

Наска рассказала, что раньше в Печенге было два монастыря, Нижний и Верхний. Известно, что монахи Верхнего монастыря были более праведными. Монахи должны избегать всех мирских соблазнов, Агнета и Кристин, наверное, знают? Так вот, в Нижнем монастыре служил один красивый молодой монах, он однажды темной осенней ночью пересек границу с Норвегией и сошелся с норвежской девицей. В результате девушка влюбилась в монаха без памяти. Она последовала за ним в Печенгу и оттуда до самого Нижнего монастыря. Хотела даже поселиться там.

– Прямо в ту же самую келью просилась. Плакала, умоляла игумена впустить ее. Обещала стать монахиней, если ей позволят.

Набожный игумен пришел в ярость. С громкими криками священники изгнали влюбленную норвежскую девушку. Ее провозгласили невестой сатаны, а те места, где ступала ее нога, много раз перемывали. Все комнаты, где она побывала, выскоблили дочиста и окурили ладаном. В завершение отслужили молебен всем святым, чтобы эта падшая женщина не сразу попала в ад, а смогла на Страшном суде замолить свои постыдные проступки.

Потом взялись за монаха, впавшего в блуд, да еще и с иностранкой. Вон сколько грехов на совести несчастного инока! Он неделями каялся, громко взывал к Господу и всем святым о прощении, корчился на земле, мазал себя глиной, изорвал в клочья полдесятка монашеских ряс в знак глубины своего раскаяния. В конце концов игумен смилостивился и снова принял его в братство, но не как равного, а как брата во грехе, который должен был вечно каяться как в монастырской жизни, так и в геенне огненной, что ему щедро пророчили.