Лес повешенных

Болога недоумевающе молчал. Фельдфебель, не дождавшись ответа, ушел и дважды повернул ключ в замке, накинув скобу и повесив дополнительно амбарный замок. Нарочито громко, чтобы слышал арестованный, он наказал часовому никуда не отлучаться и временами заглядывать в оконце и, лишь завидит что-нибудь подозрительное, тут же сообщить... Он заставил солдата трижды повторить приказание и только после этого со спокойной душой удалился...

5

Апостол остался один в маленькой, крошечной комнатке, с маленьким, крошечным оконцем и маленькой, крошечной дверью. При звуке поворачиваемого в замке ключа Апостол вздрогнул, потом он услышал, как фельдфебель давал наставления часовому. Слышал, как фельдфебель спустился с крыльца; каждая из трех ступенек при этом отозвалась на свой лад характерным скрипом. В маленьком квадратном оконце арестант увидел лишь живот часового, затянутый ремнем с черным новеньким патронташем, на котором покоилась огромная натруженная толстопалая крестьянская рука.

Как человек, впервые попадающий в новую обстановку, Апостол первым делом огляделся по сторонам. У стены напротив двери стоял столик, в одном углу раскинулась застеленная кровать, в другом – умывальник и табуретка. Остальные углы занимали стулья... Апостол снял каску, бесшумно положил ее на стул в углу, пригладил волосы на висках так, будто сжимал ладонями голову, желая унять боль, потом прошелся от двери до стола, насчитав ровно четыре шага. Давно не беленные стены потрескались. Апостол оперся на стол: рассохшиеся доски столешницы образовали щель, забитую густо пылью. Стол был выскоблен дочиста; видно, чистили его и скоблили недавно. На боковинке стола, у самой стены ножом была вырезана надпись: «Маялся я тут... дней».

«Видно, тот босниец-знаменосец, – вспомнил Апостол рассказ старосты. – Но почему он не указал, сколько дней?»

Ни одна мысль не удерживалась в голове, сразу растворялась, таяла. Чтобы немного сосредоточиться, Болога прошелся по комнате, сделал четыре шага от стола к двери и четыре обратно, потом сел на кровать. На белом крохотном прямоугольнике окна четко выделялся крест, строгий, ровный, темный...

«Вон там находится канцелярия, где меня допрашивал... – перед глазами Апостола возникло лицо претора, – маньяк... маньяк... маньяк...»

Апостолу вспомнились до мельчайших мелочей все события этой кромешной ночи с той минуты, когда он столкнулся на узкой тропке с поручиком Варгой и до последней минуты... Апостол перебирал в памяти эти мгновения. Они виделись ему, как видятся в прозрачном, чистом стеклянном сосуде отдельные пылинки. Мгновения эти проносились перед глазами вспышками молний, сменяясь одно другим, как кадры фильма, – и каждое было исполнено великого смысла. Апостол перебирал их, рассматривал по одному и зачарованно шептал:

– Каждый такой миг стоит целой жизни...

Однако скоро он засомневался в правильности своего вывода.

«Нет, – возразил он сам себе, – человек живет не событиями внешнего мира, а волнениями души... Главное – душа, вне души нет и не может быть никакой жизни. Вне души – пустота!.. Если бы душа вдруг перестала существовать, человек бы не ощущал себя живущим...»

По двору в обнимку прошли два солдата. Мысли Апостола отвлеклись в сторону, но потом вновь вернулись в прежнее русло.

«И все же чаще всего именно внешние события и волнуют нам душу... Одно без другого существовать не может... Это звенья одной цепи, хотя каждое воспринимает себя как независимое целое... И только бог...»

Дважды щелкнул, повернувшись в замке, ключ. На пороге появились солдат с подносом и сухопарый фельдфебель; солдат поставил поднос на стол и тут же вышел, а фельдфебель, задержавшись возле двери, сказал:

– Господин поручик, вам принесли и кофе, и чай, что захотите...

Апостол сидел на кровати, поджав под нее ноги. Он лениво взглянул на поднос и вспомнил, что со вчерашнего дня ничего не ел. Неторопливо поднялся, подошел к столу и с удовольствием отхлебнул горячего чая. Есть ему не хотелось, всем его существом завладела апатия. Все ему сделалось безразлично; отстраненно и равнодушно подумал он, что заперли его, как собаку в конуре, и держат под замком, как преступника... Он лег на кровать лицом вверх и закрыл глаза. Так, ни о чем не думая, пролежал он бесконечно долго, он и сам не мог определить сколько. Когда он открыл глаза и посмотрел на часы, стрелки показывали одиннадцать.

«Господи боже, почему же так медленно тянется время? – подумал он. – Я здесь всего час... всего один час... Если так и дальше пойдет, мне не выдержать, я сойду с ума...»