Лес повешенных

Пройдя по шоссе до железнодорожного переезда, Апостол вспомнил, что Клапка собирался объезжать стороной лес с повешенными, двинувшись вдоль железнодорожного полотна, и последовал его примеру. В мутной мгле рельсы поблескивали, точно два длинных тонких клинка. Апостол свернул с дороги и пошел по шпалам. Сквозь туман изредка все еще посвечивали звезды, но тьма мало-помалу сливалась с землей, и впереди уже ничего, кроме мрака, не было. Апостол то и дело оступался, ноги проваливались между шпал. Дорога потянулась в гору, и идти стало еще тяжелей. Наконец послышалось веселое журчанье речушки, Апостол облегченно вздохнул, спустился с насыпи и вскоре снова уже шагал по шоссе.

Возле самой Лунки, там, где дорога раздваивалась, Апостол внезапно остановился и замер, будто кто-то с силой оттолкнул его.

«Зачем я иду сюда? – с укором спросил он себя. – Зачем?»

Сердце дрогнуло от мучительной боли.

«Что я здесь забыл?.. Да-да, господи, конечно, забыл... Но что?»

Он судорожно рылся в памяти, словно и в самом деле не мог вспомнить, что именно позабыл дома и за чем непременно следовало вернуться.

Деревня засыпала, кутаясь в пуховое одеяло тумана. Кое-где светились окошки, но не в их силах было рассеять мрак. Апостол двигался чуть ли не ощупью. С трудом разыскал он дом могильщика, вошел во двор и поднялся на крыльцо. Дверь в сени стояла широко распахнутой, с тех пор как потеплело, ее и не затворяли. Апостол впотьмах пробрался к себе в комнату, нашарил на столе спички, чиркнув, зажег и увидел сидящую на кровати, одетую и молча глядевшую на него Илону. Огонь погас, но и в темноте он, казалось, различал мерцание ее глаз. Внезапно, будто опомнившись, Илона вскочила и радостно бросилась, прижалась к нему, а он целовал ее губы, глаза, волосы... жадно, отчаянно... Потом отпустил и, как бы жалуясь, сказал:

– Я за чем-то пришел... Но за чем, не могу... не помню... Совсем не помню...

Звук собственного голоса словно бы успокоил его, он зажег свечу и неторопливо вставил ее в жестяной подсвечник. Илона напряженно следила за каждым его движением, будто ожидала от него чего-то очень важного, особенного, а он все медлил...

– Что же я забыл?.. Что же я хотел?.. Боже! – повторял Апостол, озираясь кругом.

И вдруг его обожгла ясная и отчетливая, как вспышка молнии, мысль: вернулся он из-за одной только Илоны... Но и сейчас он боялся признаться себе в этом и судорожно готов был ухватиться за какую-нибудь иную, первую попавшуюся причину. Он подошел к кровати, стал машинально перебирать книги на полке и даже громко выразил недовольство, что не находит того, что ищет... На глаза ему попалась карта фронта, которую он когда-то долго и кропотливо изучал, и он обрадовался, уверяя себя, что именно ее он и искал.

– Вот она!.. Нашел, нашел! – повторял он счастливый, стараясь подавить в себе неприятное чувство лжи.

Он разложил карту на столе, невидящими глазами глянул на красные карандашные пометки и, сложив, сунул карту в карман. Илона все еще стояла, выжидающе глядя на него. «Надо бы ей объяснить», – решился он, но язык будто присох к гортани, губы слиплись, не в силах разомкнуться. Впрочем, и слов у Апостола подходящих не нашлось бы, хотя в голове мысли роились, кишели, как муравьи в муравейнике. В конце концов неловкость, жалость, стыд преодолел его упорство, определившись в твердую решимость.

– Илона... – произнес он и тотчас умолк: «Как я ей все объясню?»

– Я все тропки, каждую кочку в горах знаю, – шепотом сказала девушка, будто проникнув в его мысли. – Все, все знаю... каждый овражек, ручеек... Я тебя куда хошь выведу!..

– Нет-нет! Что ты! – испугался он. – Тебе нельзя! Никак нельзя! Я сам...

Голос у него дрогнул. Он умолк, сглотнув слюну, и лишь спустя некоторое время снова заговорил спокойней и уверенней:

– Я тебя обязательно заберу отсюда... Ты мне веришь?

– Верю! – эхом откликнулась девушка, глядя на него сияющими, полными любви глазами.

Болога надел каску и еще раз огляделся. Комната, казалось, еще жила сладостным воспоминанием счастья. Илона тихо подошла к Апостолу, и он нежно-нежно коснулся губами ее губ...

Уже в сенях он вспомнил, что надо бы одеться потеплее, взять с собой револьвер, но возвращаться не стал – не будет удачи, да и не стоит пугать Илону. У ворот он напоследок оглянулся. Девушка стояла на крыльце, а в окне его комнаты, изгибаясь, очевидно от сквозняка, трепыхался огонек свечи. Вздохнув, Апостол зашагал дальше. Вдруг ему почудилось шлепанье босых ног, он резко обернулся: Илона стояла уже возле калитки. До него донесся едва слышный, бередящий душу шепот, но различил он лишь одно-единственное слово: «Бог...» Перекрестившись, Апостол вышел из переулка на улицу. Несмотря на темень, он шел твердо и уверенно, будто ведомый провидением. Крестное знамение, казалось, осветило путь огнем веры...

11