Лес шуметь не перестал...

Она ночью, как только услышала от Игнатия Ивановича про выстрел за Вишкалеем, в чем была пустилась по явлейской дороге. Подгоняемая страшным предчувствием, она быстро шла по разбитой дороге, не замечая ни холодной весенней воды под ногами, ни вязкой грязи, ни топкого, и еще кое-где оставшегося снега. В Явлее от знакомого домохозяина, где обычно останавливался. Григорий, она узнала, что он поздно вечером выехал в Найман. Сомнений у нее больше не оставалось — с Григорием в дороге что-то случилось. Вскоре за ней приехал посланный Пахомом верховой Надежкин. Они вместе направились прямо к Дубкову. Всю дорогу Дубков успокаивал ее, но, когда они въехали в село, когда заметили необычайное движение людей по улицам, а возле клуба целую толпу, все стало ясно. Марье помогли слезть с тарантаса, подошедшие женщины подхватили ее под руки и хотели увести прочь от клуба, но она покачала головой и еле слышно выдавила из себя…

— Я знаю — он там, ведите меня к нему…

Ее повели туда, где лежало тело Канаева. Она легла грудью на край стола, склонилась головой к нему и так застыла, словно одеревенела. Ее лица не видно было, шаль сдвинулась на шею, открыв побелевшие, как бумага, кончики ушей. Ее восковая рука осторожно легла на бездыханную грудь мужа, судорожно ухватившись за покрывало. Кто-то шепнул, что она сейчас упадет, и те же женщины, которые ее привели, поспешно шагнули к ней и встали по бокам.

Лошадей Дубкова завели во двор клуба, где под тесовым навесом Лабырь, Сульдин и еще несколько мужиков обстругивали свежие сосновые доски на гроб. Дубков молча кивнул им и вошел в клуб.

Вскоре верхом прискакал и начальник явлейской милиции. У клуба перед ним, в островерхой шапке деда Игнатия, предстал на редкость трезвый Стропилкин. Он хотел своему начальнику доложить о случившемся, но тот махнул рукой и прошел мимо.

— Значит — все, вопрос решен, — огорченно произнес Стропилкин. — Коли ругать не стал, стало быть, мне больше не быть представителем власти.

Дубков с начальником милиции пошли в сельсовет.

— Надо сейчас же, по свежим следам начать расследование, — торопил начальника Дубков.

— До приезда следователя и судебного врача мы все равно ничего не можем предпринять, — отвечал начальник милиции, но все же решил допросить Кыртыма.

Позднее в сельсовет привели Архипа Платонова, который, как выявилось, где-то был ночью.

На следующий день из уезда наконец добрались следователь, прокурор и судебный врач. Они осмотрели покойника, сделали вскрытие и разрешили положить его в гроб. Здесь же, прямо в клубе, близкие друзья Канаева обмыли его тело, одели и положили в гроб. Дубков сам организовал почетный караул. Собрались родные, знакомые, друзья и все те, которым был дорог этот скромный деревенский деятель. А таких было так много, что они не умещались в просторном клубе. Несколько престарелых женщин оплакивали покойника. Из общего гула причитаний больше всех слышался голос Пелагеи, тещи Григория. Она была в белом платке, повязанном поверх кокошника, в длинной белой руце. Печальная мелодия причитания плыла в раскрытые настежь окна, явственно слышались слова, обращенные к покойнику:

Ой, Гриша, хороший мой,
Ой, Гриша, кормилец мой,
Не на свое место ты свалился,
Не на своей постели успокоился — ух, ух, ух!
Не мы тебе постелили
Эту жесткую постель,
Не мы положили
Под твою голову эту подушку — ух, ух, ух!
Черные душманы приготовили
Тебе этот тесный домик.
От семьи, товарищей
Черные душманы тебя оторвали — ух, ух, ух!
Ой, Гриша, хороший мой,
Ой, Гриша, кормилец мой,
Красивый стан-рост твой
Мы в белое одели.
По берегу реки, по лугу,
По первой зеленой травке
Мы прошлись-ходили,
Красивых цветов нарвали — ух, ух, ух!

Эти красивые — перед тобой,

Эти цветы рядом с тобой.
Протяни руку, потрогай.
Открой глаза, посмотри — ух, ух, ух!
Товарищи, родные кругом тебя,
Дети твои возле тебя.
Ты встряхнись-ка, поднимись,
Встань на свои ноженьки,
Просвети свое лицо — ух, ух, ух!
Ой, Гриша, хороший мой!
Ой, Гриша, кормилец мой!
Заговори-ка с нами,
Скажи нам умное слово…