Лес шуметь не перестал...

Марье Канаевой не спалось. С вечера она поджидала Григория, но потом решила, что он остался ночевать там, и легла. Однако заснуть не могла. Непрошеные мысли не оставляли ее. То ей вспоминалось письмо Васьки Черного, то ей вдруг становилось страшно за мужа, который, может, теперь, ночью, по расквашенной оттепелью дороге пробирается из Явлея; думала о его беспокойной и трудной работе, о намеках Васьки в письме, что Лаврентий Кыртым собакой ходит по его следам. Наконец она, замученная бессонницей, вскочила с постели и стала в темноте одеваться. С печи раздался голос свекра:

— Ты не спишь, сноха?

— Да вот Григория чего-то нет, — ответила она. — Обещался вечером приехать, а не приехал.

— Гарузовский-то не ходил с ним? Сходила бы узнала, может, они где вместе были, — заговорил старик, видимо обеспокоенный тем же, чем и Марья.

Отыскав шубу, она хотела одеться, но раздумала:

— Чего же я буду ночью беспокоить людей, он, поди, там остался ночевать.

Из сеней донеслись шаги, Марья радостно кинулась к двери. Но это был всего лишь ее отец. Его поздний приход озадачил Марью. Она с беспокойством ожидала, что он скажет.

— Что же это у вас: не спите, а огня нет? Дома, что ли, Гриша-то?

— Он из Явлея еще не приехал, — ответила Марья.

— Да? — протяжно и неопределенно произнес Лабырь.

Это «да» нехорошо отозвалось в душе Марьи. Она почувствовала, как сразу похолодели у нее ноги и руки.

— Надо сходить к Пахомке Гарузову, лошадь пришла, а Гриши нет, — сказал Лабырь.

Он полез в карман за трубкой, но, не найдя ее, с досадой махнул рукой. Немного помолчав, опять заговорил:

— Лошадь, конечно, может, и из Явлея убежать, у нее, у проклятой, есть такая сноровка, если, скажем, плохо привяжешь или плохо ворота прикроешь. Но все же к Пахомке надо сходить. Сбегай, Марья, к Пахомке, а я в Совет спущусь.

Марья не двинулась с места.

— Чего же ты стоишь?! — крикнул на нее Лабырь.

С печи, крякая, стал слезать старик Канаев.

Мысленно успокаивая себя, Марья поборола минутное малодушие, надела шубу, отыскала шаль и вместе с отцом вышла на улицу. Они сразу же расстались. Не разбирая тропинок, Марья быстро пошла вдоль темной улицы, стараясь ни о чем не думать, ничего не предполагать.

Гарузовы спали. Марья постучала в окно. Спустя некоторое время через окно раздался голос Матрены.

— Пахома мне надо! — крикнула Марья.

Матрена узнала Марью по голосу и стала звать ее в избу, но Марья отказалась.

— Пусть Пахом скорее выйдет, — сказала она.

В окнах избушки показался свет. Марья ждала, прислонясь плечом к стене. Как ни успокаивала она себя, как ни старалась быть твердой, но беспокойство охватывало все ее существо. Наконец Пахом вышел, без шапки, в одной рубашке.

— Гриша почему-то не вернулся из Явлея, лошадь пришла, а его нет, — заговорила она, отделясь от стены.

— Лошадь пришла, а его нет? — с тревогой переспросил Пахом.

Некоторое время длилось молчание. От слабости Марья опять прислонилась к стене.

— Погоди, я сейчас оденусь, — сказал Пахом и скрылся во дворе.

Когда они шли по темной улице к сельскому Совету, Пахом старался успокоить ее.

— Ты зря не волнуйся. Куда ему деться? Не приехал ночью, завтра будет, — говорил он, хотя и сам волновался не меньше Марьи.

В избе сельского Совета Игнатий Иванович и Лабырь пытались разбудить пьяного Стропилкина. Но тот только мычал в ответ. Завидев Пахома и Марью, они бросились к ним и, перебивая друг друга, стали рассказывать, что, когда Игнатий Иванович выходил к своей кооперации, он слышал на той стороне Вишкалея выстрел, а затем видел, как по большому проулку оттуда же проскакала чья-то лошадь. И вот Игнатий Иванович с той поры все будит Стропилкина. Однако его попытки поставить пьяного на ноги ни к чему не привели. Не помог ему и Лабырь.

— Откуда ты слышал выстрел-то? — переспросил Игнатия Пахом.

— Точно не могу определить, — отвечал старик. — Вроде с Ветьке-горы, только знаю, что с той стороны. Уши-то, уши-то у меня не те уже стали, — с огорчением закончил Игнатий Иванович.

Пахом вдруг заметил, что Марьи нет в избе.

— Беги за ней, — сказал он Лабырю. — Не оставляй ее одну, а я этого сейчас подниму.

— Напрасно стараешься, — безнадежно проговорил Игнатий Иванович. — Лучше и сам беги туда.

Пахом не стал тормошить Стропилкина, как это делали до него. Он взял ведро воды и, попросив деда Игнатия повернуть Стропилкина лицом вверх, вылил воду прямо на лицо и голову пьяного.

— Гляди-ка, а я и не сообразил этого, — сказал дед. — Как бы он не захлебнулся.

— Ничего этому треклятому не будет, ведро самогонки, поди, выхлебал и то не захлебнулся. Отстегивай ему рубашку — на грудь еще полью.

Так они привели Стропилкина в чувство. Прежде чем проснуться, он свалился с лавки, сел на пол и бессмысленно ворочал глазами, силясь сообразить, что с ним происходит. Сильный пинок Пахома окончательно вернул его к действительности.

— Это ты меня, что ли, пнул? — спросил он.

— Тебя убить, пьяницу, мало! — крикнул Пахом.

— Да как ты смеешь представителя власти… — начал было Стропилкин, с трудом поднимаясь с пола.

Но Пахом уже не слушал его. Он торопливо говорил Игнатию Ивановичу: