Лес шуметь не перестал...

В избушке старика-пчельника стало жарко. В голландке пылали, весело потрескивая, сухие сосновые сучья, отблески пламени играли на закопченных стенах и потолке. Над раскаленной плитой и вокруг голландки сушилась мокрая одежда Елены и Захара. Елена полулежала на широком топчане, одетая в грязный халат старика, и пила чай из большой жестяной кружки. Захар и хозяин сидели у круглого столика. Перед ними стоял большой медный чайник. Старик время от времени подливал из него в деревянную чашку Захара.

— Пей, пей до пота. Очень помогает после холода.

Мало-помалу они разговорились.

— Это у вас свой пчельник или сторожите хозяйский? — спросил Захар.

— Я, сынок, за свой век очень мало нанимался к хозяевам. Правда, бывало, когда был молод и глуп. Теперь же вольному человеку совестно быть в наемниках у какой-нибудь занозы.

— Чьи же эти ульи, собственные?

— Собственные, — с досадой повторил старик. — Вот эта самая собственность проклятая и мучает нас, житья не дает. Никак мы ее не можем осилить. Царя осилили, бар осилили, а вот ее — нет. Крепко она сидит в нас.

Он немного помолчал и сказал неопределенно:

— И мои теперь, и не мои…

— Как же это так? — спросил Захар. — Непонятно.

— Здесь и понимать нечего — рухнуло дело…

— Ты, дед, говоришь что-то не то. Я спрашиваю о пчельнике, а ты мне о каком-то деле намекаешь. Что же это за дело у вас рухнуло?

Старик молчал, словно раздумывая, стоит ли говорить о самом сокровенном с таким молодым собеседником, поймет ли он боль его сердца, боль, которая не дает ему покоя ни днем ни ночью.

Вдруг старик словно встрепенулся и, наливая Захару еще чаю, сказал скороговоркой:

— А ты пей, пей, не смотри на меня, старика, и молодухе вон подлей.

— Это не коммуна ли ваша развалилась? — вмешалась в разговор Елена. — Люди поговаривали, что не пойдет это дело.

— А кто поговаривал? — живо повернулся старик к ней. — Скажи, кто поговаривал?! Не люди, а кулачье и их прихвостни! Вот кто поговаривал.

— А они не люди? — обиделась Елена.

— Люди, да не те. С другого куста орехи.

— Орех — все орех, на каком бы кусту он ни был, — возразила Елена.

— Нет, не все орех! — подпрыгнул старик на своем чурбане. — На одном кусту они желтые да полные, а на другом, глядишь, червивые и пустые. Поняли?

Он быстро повернулся к Захару, сказал с жаром:

— Коммуна — это великое дело! — Внезапно голос его упал: — Распалась только она у нас…

— Как распалась? Отчего распалась? — заинтересовался Захар, тронутый его воодушевлением и печалью.

— Как распалась — рассказать нетрудно. Взяли и поделили между собой все имущество. А вот почему распалась — это вопрос большой сложности.

— Имущество-то это вовсе не ваше было, а чавлейского барина, — опять вмешалась Елена.

Старик снова подпрыгнул на своем чурбане.

— Барское, говоришь?! Ошибаешься, баба. Это наше имущество! Мы его в поте лица добывали, а он им владел. Настало время — мы его себе взяли, и стало оно народным, как сказал товарищ Ленин.

Он встал торжественно и показал на портрет. Захар только теперь заметил, что из золотой узорной рамки, прищурясь, смотрел лысый человек с небольшой бородкой.

— Это Ленин?! — удивился он, подходя к портрету.

— Батюшки ты мои!.. А я крестилась на него, когда вошла. Думала, что это у тебя икона висит! — сказала Елена, привставая на топчане.

— На него не диво и помолиться, — ответил старик и обратился к Захару: — Не видел его? Посмотри как следует.

Он взял со стола лампу и поднес к портрету.

— Смотри, каков он есть!

— Я видел, в газетах видел.

— То-то же, — сказал старик, ставя на место лампу.

— А пчельник теперь куда? — спросил Захар после некоторого молчания.

— Да разве в пчельнике дело? Возьмут и разделят, как все поделили… Да ты пей чай-то, а то остынет.

Он прошелся по тесной избушке, продолжая говорить:

— Разволновали вы меня. Пойду пройдусь, все равно теперь до утра не засну. Вы ложитесь и спите спокойно. Я в сенях устроюсь, обо мне не беспокойтесь.

— В сенях холодно будет, — начал было Захар, но старик не стал его слушать, накинул на плечи зипун и вышел.

Захар, отодвинув в сторону чурбан, стал стелить себе на полу. Он потушил огонь, лег и долго лежал с закрытыми глазами, стараясь заснуть.

— Заня, Заня! — позвала Елена.

Захар ничего не отвечал. Ему было не по себе. Спустя некоторое время он услышал, как она села на топчане и ее босые ноги осторожно шаркнули по полу.

— Пойми меня, Занюшка, — зашептала она совсем близко. — Если бы ты знал мою жизнь, ты бы пожалел меня…

— Как же я могу пожалеть тебя? — глухо ответил Захар, тронутый ее жалобой.

— Глупенькой девчонкой выдала меня мать за старого пьяницу. Кроме побоев и надругательств, я ничего не видела… Потом Кондратий… Разве я виновата, что так сложилась моя жизнь: от одного старика к другому. А как бы хорошо мы пожили с тобой, Занюшка. Хоть с годик… Кондратия ты не бойся, он ничего не будет замечать, а свекрови я прищемлю язык.

— Я никого не боюсь, — возразил Захар. — Только напрасно все это. Неужели думаешь, что я вечно у вас буду жить и собирать крохи с вашего стола?