Лес шуметь не перестал...

Возвращаться обратно к Григорию Захару не хотелось. Засунув руки в карманы штанов, он медленно пошел к нижней улице. Тошнота прошла, только легкий хмель еще бродил в голове. В ушах немного шумело, сердце билось необычно сильно, и по всему телу разливалась какая-то истома. Ему вдруг захотелось сделать что-нибудь такое необычное, чтобы можно было заглушить этот непонятный трепет сердца. Захар дошел до салдинского крыльца и присел на ступеньках. Он почувствовал себя хмельным больше, чем это казалось, когда провожал Агашу.

Вскоре стало совсем темно, а Захар все еще сидел на крыльце и никак не мог успокоиться. За ним тиха скрипнула дверь, и кто-то вышел. Захар поднял голову и узнал Дуняшу.

— Ты чего так поздно? — спросил он.

— Масло пахтала твоим хозяйкам. Сам-то где ходишь? Целый день тебя не было.

— А ты ждала меня?

Дуняша помолчала. Захар потянул ее за полу длинной рубахи.

— Иди сюда, сядь. Тебя ждал, думал, пойдешь на гулянье.

Захар и сам не знал, зачем он сказал это. Ведь он совсем не думал о ней. Дуняша молча опустилась рядом с ним. Он подсел ближе и взял ее руку. Теплая девичья рука, еще пахнущая свежим сливочным маслом, покорно осталась в его ладони. Некоторое время они сидели молча, отвечая друг другу легкими пожатиями пальцев. Наконец Захар наклонился к Дуняше и тихо прошептал:

— Я все хотел видеть тебя, но никак не удавалось, С поля приезжал поздно, тебя здесь не застал. Скажи, ты сегодня ждала меня, потому и задержалась?

— Ты, Захар, пьяный. Брата, что ли, встречал? — сказала она.

— Это ничего, что пьяный… Давай побудем вдвоем. Хочешь?

Он осторожно привлек ее к себе.

— Не надо, Захар, кто-нибудь может выйти, старуха еще не спит.

— Тогда пойдем отсюда.

Он встал и потянул ее за собой. Перешли дорогу и пошли вдоль церковной ограды. Захар заметил в решетке пролом. Он молча пролез сквозь него, увлекая за собой и Дуняшу. Они зашли в частые кусты сирени, росшие вдоль ограды, миновали несколько берез, темную высокую ель и оказались на луговой полянке, на которой смутно белело несколько надгробных камней.

— Сядем здесь, — сказал Захар, спускаясь на одну из гладких плит.

— Зачем меня привел сюда? — спросила она после недолгого молчания.

— Так, посидим. — Он привлек ее к себе.

— Не надо, Захар, ты ведь все равно на мне не женишься.

— А ты хочешь за меня замуж?

— Что же мне, в девках оставаться? — ответила она, опуская голову. — Ты неплохой парень, вон с каким хозяйством справляешься один… Хорошим был бы хозяином. Мать мне все говорит, чтобы я с тобой поласковее была…

— Ну, а сама как?

— Мне что, мое дело девичье.

— Женюсь, была не была, женюсь на тебе, Дуняша, — прошептал он над самым ее ухом. — Мне тоже подаваться некуда, не век же быть батраком у Салдина.

Захар на минуту отнял руки от ее плеч, задумался и, всматриваясь в темноте в ее матовое лицо, снова привлек девушку к себе.

Глава седьмая

В сторону посмотрит

         эрзянский парень — ветра нет,

Вверх посмотрит

         эрзянский молодец — туч нет…

(Из эрзянской песни)

1

После приезда Григорий Канаев редко отлучался из дому. Удерживала дела по хозяйству. Вот уже неделя проходит, а он все никак не соберется сходить в Явлей, встать на партийный учет. Правда, он раза два был в сельском Совете, предлагал Чиндянову свою помощь, но тот дал понять, что ни в чьих услугах пока не нуждается. «Вот осенью, когда будем взимать продналог, — говорил он, прощаясь с Канаевым, — тогда милости просим помочь Совету. И Стропилкина позовем, потому что многие будут отнекиваться и прикидываться неимущими».

Канаев понял, что председатель свое назначение видит единственно во взыскании продналога, и решил больше не надоедать ему. Он приводил в порядок свои домашние дела и понемногу присматривался к сельской жизни. Четыре года гражданской войны и последние перемены в политике несколько изменили обстановку в селе.