Лес шуметь не перестал...

Григорий хотел остановить его, но не успел. Из кабинета послышался тот же голос:

— Войдите. Кто там пришел?

Григорий оказался в просторной светлой комнате с тремя большими окнами. Слева стоял письменный стол, покрытый зеленым сукном со множеством больших чернильных пятен. За столом сидел смуглый лысеющий человек лет сорока и разговаривал с мужчиной, стоящим у стола. Поднявшись, он протянул Григорию руку. Григорий назвал себя.

— Дубков, — коротко сказал предволисполкома и кивнул на стул у окна. — Посидите, я сейчас закончу.

Григорий, стараясь не прислушиваться к разговору у стола, разглядывал комнату. У задней стены стоял черный шкаф, на стене висели два портрета: с одной стороны — Ленин, с другой — Карл Маркс. Вдоль стен стояли несколько стульев и старый облезлый диван, со спинки которого кожа была вырезана в нескольких местах длинными полосками, вероятно, на ремни.

— Ну, что у вас ко мне? — спросил Дубков, когда они остались вдвоем. — Товарищ Канаев? Кажется, вы так сказали?

— Да, из мордовского Наймана, — ответил Григорий.

— Вы из армии? Член партии?

— Я пришел встать на партийный учет. Мне сказали, что это у вас надо.

— Собственно, не у меня, а у Рокиной, она у нас секретарь волостной партийной организации. Я сейчас скажу вам, как ее найти. Но прежде мне хотелось бы поговорить с вами. Вы думаете в Наймане оставаться?

— То есть как оставаться? — не понял Григорий.

— Ну, жить думаете в Наймане?

— Конечно, у меня там дом, семья.

— Вот это нам и надо. Значит, вы очень кстати приехали. А то у нас в волости ваш Найман стоит во всех отношениях на самом последнем месте. Понимаете, там нет никакого актива, а председатель сельского Совета какой-то старомодный мужик. Ему бы в церковном совете сидеть, а он в председатели попал. Не знаю, откуда такого выкопали. Так вот, надо сколотить там крепкий актив из бедноты, а со временем можно будет и партийную ячейку создать. Как вы думаете, есть у вас для этого люди?

— Как же им не быть.

— А коль они есть — будет и актив. Если что, обращайтесь сюда, волостная партийная организация вам всегда поможет. Понимаете, там у вас даже опереться не на кого было. Сразу же принимайтесь за организацию молодежи, создавайте комсомольскую ячейку. Потом подберите надежных людей и готовьте их в партию. Вот с этого мы с вами и начнем. Вы меня поняли?

— Понял, — ответил Григорий, вставая.

— Хорошо. Надеюсь, у нас с вами дело пойдет. Я сейчас проведу вас к Рокиной.

— Зачем же сами? Я найду ее.

— Хотя погодите, — сказал он и, приоткрыв дверь, крикнул: — Стрижов! Проведи товарища Канаева к Рокиной.

Дубков пожал Григорию руку и проводил его до дверей кабинета.

— Ну, всего доброго, товарищ Канаев, желаю успеха. Почаще к нам заглядывайте. Если что, приходите прямо ко мне.

Григорию он понравился простотой и деловитостью. Казалось, и недолго побыл у него, а сказано им было все, что особенно хотелось услышать здесь Григорию. «Хороший человек, — решил он про себя. — Только вот насчет наших людей он не совсем верно сказал, что опереться не на кого».

У Рокиной Григорий долго не задержался: встал на учет, отдал заявление Пахома.

— Разберем, разберем, — сказала она, разглаживая помятое заявление. — Когда будем принимать — сообщим. Вы тогда и сами приезжайте. Думаю, что возражений не будет.

Рокиной Григорий также остался Доволен. «Народ здесь неплохой», — думал он, возвращаясь к своему проводнику, чтобы сразу встать и на военный учет.

Когда он спускался по широкой деревянной лестнице, навстречу ему попался Стропилкин.

— Канаев! — крикнул тот. — Вот уж не думал сейчас увидеть тебя. Пойдем-ка со мной. У меня есть четверть самогона. Вот напьемся!

— Нет, брат, для этого надо другое время и другое место. Ты ведь на работе.

— Гм… Коли не хочешь пить, давай в Найман отвезу. Ты ведь пешком?

— Да, на своих двоих.

— Сговорились. Прокачу тебя, брат, как на свадьбе. В прошлый базар новую лошадь купили, начальник говорит, что немного разъездить надо, а то горячая больно.

— Иди запрягай, а я пойду сынишке гостинцев куплю, — сказал Григорий.

— Она у меня с утра запряжена. Сейчас поедем.

Однако Стропилкину не пришлось прокатить Григория. Лошадь оказалась действительно горячей и совсем не умела ходить в упряжке. С горем пополам они отъехали от Явлея четыре версты, и лошадь заупрямилась окончательно: вставала на дыбы, шарахалась в сторону и наконец опрокинула тарантас вместе с седоками. Из тарантаса со звоном вывалилась спрятанная Стропилкиным в сене четверть самогона.

Стропилкин, забыв об ушибленной ноге, бросился к самогону, готовый горстями вычерпать образовавшуюся лужицу.

— На твоей лошади я дальше не поеду, — сказал Григорий. — Пойду пешком, пока цел, а то она еще раз катанет нас, и мы с тобой разлетимся, как твоя четверть.

— Чтоб ты издохла, цыганская скотина! — ругался Стропилкин и бил кулаком лошадь по морде. — Такое добро вылила на дорогу…

Дальше Григорий пошел пешком, а Стропилкин, ругаясь на чем свет стоит, повел, прихрамывая, лошадь под уздцы обратно в Явлей.