Лес шуметь не перестал...

— С таким харчем и без хлеба можно жить, — сказал довольный Степан, вставая из-за стола и отирая на лице пот рукавом посконной рубашки. — Спасибо тебе, Пахом, накормил ты нас как следует. Первый раз за этот год наелся досыта.

— Побольше бы нам такой касоли, — отозвалась старая мать.

— А у нас она не уродится, коли посеять? — спросила Матрена.

— Почему не уродится? Попробовать надо, — заметил Пахом. — Ведь где-то, должно быть, сеют ее.

Этот разговор неожиданно всех навел на мысль о семенах, о весенней пахоте, пора которой так быстро подходила. Оживление, вызванное сытным обедом и приездом Пахома, сменилось грустью и заботами. Старуха-мать вздохнула раза два и снова отправилась на печь, вдруг почувствовав себя по-прежнему немощной. Пахом, свернув толстую цигарку, растянулся на единственной лавке, заняв ее почти всю от переднего угля до самых дверей. У стола остался один Степан. Он положил длинные руки на стол и, молча поглядывая на них, шевелил узловатыми пальцами.

— Ты что, уходишь? — спросил он Захара, стоявшего у дверей.

— Дела, — неопределенно сказал Захар. — Бывайте здоровы.

Пахом вскоре заснул, уронив на пол цигарку. За столом вздыхал Степан, положив на длинные руки лохматую голову. На печи возле бабушки затихли и Митька с Мишкой. Матрена продолжала копошиться перед печкой, гремя деревянными ложками, укладывая их в берестяной кузовок, висящий возле печки.

3

На улице было тепло. Яркое апрельское солнце слепило глаза. Захар шел зажмурившись. Пребывание у братьев вызвало в нем грусть. Ему была близка молчаливая печаль старшего брата, охватывающая безлошадного крестьянина при мыслях о весне. Надо готовиться к пахоте, к севу. От этого зависит все существование его бедной семьи. Захару хочется помочь ему, но что может сделать он, семнадцатилетний деревенский парень? Он пошел в работники к богатею села, чтобы хоть как-нибудь облегчить положение семьи брата, но его помощь — не больше капли воды умирающему от жажды. Кондратий Салдин, у которого он батрачил, мужик очень скупой, расчетливый и взял его к себе «из милости», чтобы не дать ему умереть с голоду. Только с этой весны он положил ему за работу пуд муки в месяц, а до этого Захар работал лишь за стол. Отвешивая ему первый пуд, Кондратий наставительно говорил: «Не относи ты муку-то братьям, оставь у меня, тебе все равно не прокормить такую большую семью, пусть они сами себе добывают. Поработаешь у меня год — двенадцать пудов у тебя будет, поработаешь два — двадцать четыре. Глядишь, и избенку сколотишь себе, женишься, своим хозяйством обзаведешься. Ты парень работящий, у тебя дела пойдут, только вот хитрости в тебе маловато. Ну, да она, хитрость-то, со временем придет. Молод ты еще…» Захар поблагодарил хозяина за такой совет, а муку все же отнес брату. Ему была чужда, непонятна эта салдинская хитрость. Как же он мог поступить иначе? Вот и брат Пахом: двадцать верст нес на своих плечах три пуда фасоли, истратив на них все свои заработанные деньги, нес, чтобы обрадовать семью. Он ведь тоже мог бы, рассуждая по-салдински, зашить свои гроши куда-нибудь за подкладку и приберечь на будущее. Но нет этой хитрости у Гарузовых. Не умеют они тянуть каждый себе.

Яркий апрельский день с веселой игрой солнечных зайчиков по лужам, оживленные голоса высыпавших из изб ребятишек и пряный запах оттаивающей земли как-то рассекли грустные мысли Захара. На его белом широком лбу разгладились складки, улыбка заиграла в карих глазах, разливаясь по всему лицу. Захар молодцевато шел по улице, время от времени подергивая плечами, чтобы поправить небрежно накинутую на них фуфайку. У церкви он встретил вдову Самойловну с дочерью. Захар поздоровался и хотел было пройти мимо, но его остановили. Дуня, дочь Самойловны, прыснув в рукав, спряталась за мать.

— С чего ты ржешь-то? — толкнула Самойловна дочь и ласково сказала Захару: — Ты бы, Захарушка, зашел к нам как-нибудь поправить соху. Тяжело без мужика-то. Время-то у тебя есть?

— Выберу как-нибудь, — ответил Захар.

— Зайди, родимый, помоги.

Самойловна и раньше не раз просила Захара помочь ей по хозяйству. Но он смутно догадывался, что причина была не в этом. Дуняша была на выданье. Она с матерью часто работала у Салдиных, особенно во время жатвы. Работящий Захар понравился матери. Она хотела заполучить его себе в зятья. Дуняша ничем не отличалась от других найманских девушек и, может быть, была бы неплохой женой, но Захар еще не задумывался над женитьбой. Он обернулся, когда женщины немного отошли, обернулась и Дуня, показывая свое веснушчатое лицо. Нос у нее был некрасивый — пуговкой. Дуня опять прыснула. «С чего она смеется, глупая?» — подумал Захар.

4