Лес шуметь не перестал...

— Напрасно ты отказался пойти со мной в пастухи, я бы тебя за лето выучил читать, а там сам пошел бы в гору. Мудрость не велика, была бы охота.

Захар махнул рукой и молча направился к воротам Самойловны.

— Ты хлебца-то не забудь! — крикнул ему вслед Пахом.

Захар кивнул головой.

Самой хозяйки дома не было. Захара встретила Дуняша. Она из окна видела, что он идет к ним, и выбежала ему навстречу.

— А соху-то нам уже починили, — сказала она, поспешно спускаясь с крыльца.

— Значит, я не к сроку, — ответил Захар, намереваясь вернуться к калитке.

— Почему же не к сроку? Побудь немного, сейчас мама придет, — заторопилась Дуняша, чтобы удержать его.

— Да ведь нужды-то во мне больше нет?

— Мама, может быть, еще что-нибудь попросит тебя помочь. У нас вон дверь в конюшне совсем расслабла…

Она повела показывать дверь. Захар шел за ней, невольно поглядывая на ее босые ноги. Она повернулась к нему и, засмеявшись, пошла быстрее.

— Чему ты смеешься? — спросил он недовольно.

— Уж и посмеяться нельзя, какой ты сурьезный, — сказала она, останавливаясь перед конюшней. — Вота дверь-то.

Пока Захар возился с дверью, Дуняша с каким-то шитьем подсела недалеко от него, время от времени поглядывая в его сторону. Однако Захару ни разу не удалось поймать быстрого взгляда ее зеленоватых глаз. Когда он оглядывался, она низко склонялась над шитьем. Захару казалось, что она все улыбается.

— Ты что вчера вечером не был на гулянье? — спросила она, не поднимая головы. — Знаешь, как весело было.

— То-то ты и сейчас улыбаешься.

— Где это я улыбаюсь? Только всего раз и засмеялась. А ты-то с чего такой сурьезный? Слова от тебя к не добьешься, знай себе молчишь.

— Чего же мне говорить?

— Необходительный ты, Захар. Другие парни какие разговорчивые.

— Вроде Кольки Лабыря?

— Ну уж и сказал, такой охальник. И совсем он мне не нравится.

— А какие же тебе нравятся?

— Которые больше помалкивают.

— Вот я и молчу, — буркнул Захар.

— Чтобы мне понравиться?!

Она громко засмеялась, откидывая назад голову. В это время в калитке показалась мать. Они и не заметили, как она подошла к ним.

— Ну, с чего ты, кобыла, ржешь? — замахнулась она на дочь. — Ты, Захар, не смотри на нее, она у нас любит посмеяться, веселая такая… Перестань, тебе говорят! Нет чтобы помочь человеку; а она сидит и заливается. Тебе, может, Захарушка, подержать чего?

— Не надо, я сейчас закончу.

— Ну и доделывай, а я пойду яичницу тебе пожарю. Поешь после работы.

— Не стоит, Варвара уряж[2], — попробовал остановить ее Захар. — Дела-то здесь всего на полчаса.

— И не говори, неужто я тебя так отпущу. Слазий, Дуняша, на конюшню, достань свежих яиц.

Дуняша мигом отложила шитье и замелькала босыми ногами по лесенке, приставленной сбоку конюшни. Она была одета легко, По-домашнему: без пулая[3], в белой вышитой рубахе с вырезом спереди. Захар невольно поднял голову и, поймав ее смущенный и предупреждающий взгляд, быстро отвернулся. От Самойловны не ускользнуло это; она, довольная, медленно пошла к дому, шурша кистями тяжелого пулая.

Кончив возиться с дверью, Захар собрался уходить, но Дуняша стала звать его в избу.

— Зайди, не побрезгуй нашим угощением, нам больше нечем заплатить тебе за работу.

— Да разве я за плату делал? — обиделся Захар.

Дуняша не удержала бы его, не выйди сама Самойловна. Она без слов взяла его за руку и повела к крылечку, где висел глиняный умывальник с двумя носиками.

— Дуняша, вынеси полотенце.

В избе было чисто и опрятно. Пол был вымыт и выскоблен до восковой желтизны. Слева от двери, на месте коника, стоял небольшой столик со швейной машиной и обрезками цветастого ситца. Захар снял фуражку и прошел к столу, где уже была приготовлена запуска и стояла бутылка самогона. «Принимают, как заправского зятя», — подумал он, присаживаясь на лавку.

— На, выпей, а потом и закусишь, — сказала Самойловна, поднося ему полный стакан самогона.

— Пить я, уряж, не буду, — мотнул головой Захар. — А, вот закусить, коли приготовили, закушу немного. У хозяев моих гуляют, так что там теперь не до обеда.

— Много не пей, а от стакана не откажись. Сама не люблю пьющих мужчин. Мой покойный, царство ему небесное, не пил, уж так-то хорошо мне с ним было, только вот не привел господь дожить нам вместе до старости. Вот и Дуняшке я непьющего мужа прочу. Плохо нам с ней без мужиков-то…

«Тебе и самой-то еще мужик нужен», — подумал Захар, мельком оглядывая дородную Самойловну.

Из сеней вышла Дуняша в новой, белой как снег длинной рубахе, в ярких рукавах[4] и в сверкающем от медных бляшек пулае. Пулай был ей великоват и свисал вниз. Осторожно ступая ногами, обутыми в сапожки гармошкой, она прошлась по избе и села у переднего окна, где лежало ее давешнее шитье.

— Да брось ты, Дуняша, дело-то: воскресенье сегодня, так посиди, — сказала ей мать и обернулась к Захару. — Шить ее учу. Машина своя, помру — ей останется. Уж больно она у меня до дела охочая.

Захар ел, низко наклонясь над столом, стараясь не слушать болтовню Самойловны.