Лес шуметь не перестал...

И последний гость из мужчин — Иван Данилович Дурнов, крепкий найманский житель, богатей нового склада. Он еще недавно вышел из середняцкой гущи села и только что начинает расправлять свои мужицкие плечи. Это рослый и здоровый мужик с широкой бородой, с крупным красным лицом и с большими воспаленными глазами. Рядом с ним — его красивая чернобровая жена, ярко разодетая в вышитую руцю поверх рукавов и пулая. Она кажется непомерно толстой, но это только от костюма. На самом деле она высокая и стройная, года на два моложе мужа, которому пошел сороковой. Из женщин обращает на себя внимание еще сестра Артемия Осиповича, Аксинья. На ней полурусский-полуэрзянский костюм; поверх белой вышитой рубахи надета синяя кофта, на голове теплая шапочка на вате. Жиденькие волосы перевязаны сзади темной ленточкой и выглядывают из-под шапочки, как утиный хвост. Она и сама-то походит на птицу с длинным острым носом. Аксинья отказывается от каждого стакана, отмахивается руками и головой, удивленно повторяя: «Что вы? Что вы, православные, как же можно мне пить?» Однако под конец оказалась довольно пьяной.

За столом между мужчинами идет оживленный разговор о нэпе, про который вот уж второй месяц пишут московские газеты. Лаврентий Захарович весь раскраснелся. Он то поворачивается к отцу Гавриилу, то через стол лезет к хозяину и, довольный, расписывает какую он теперь заведет торговлю. Голос у него неожиданно писклявый, явно не соответствующий его сложению Ямочки на щеках так и играют.

— Не верю! — гудит ему в ответ бас отца Гавриила.

— Как не веришь? — пищит Лаврентий.

— Тут какая-нибудь мышеловка.

— Политикой играть нельзя! — поддерживает кума и Кондратий.

А поп гудит свое:

— Вы думаете, Ленин пустит такую политику, которая будет на потребу вам?

Артемий Осипович молча, в подтверждение слов соседа, поднес кукиш к самому носу Лаврентия. Палец у него с черным от грязи ногтем был измазан в горчице. Потом растопыренной пятерней он схватил налитый ему стакан и опрокинул в рот. Отец Гавриил, замешкавшись с огромным куском студня, только мотнул головой: так, мол, и я думаю.

— А по-моему, друзья, тут будет война, новая война против нас, — заговорил Кондратий. — Конечно, из ружей палить не станут…

— Как знать, — прервал его охмелевший Дурнов.

— И войск с генералами не будет, а все же добивать нас будут. И чем вы думаете? Капиталом!

Лаврентий тонко захихикал, отворачиваясь, а поп Гавриил, немного подумав, веско пророкотал:

— Пожалуй, золотые слова.

— Нет, ты погоди, кум, смеяться, — продолжал Кондратий развивать свою мысль. — Нас мало, а их тысячи, этих голоштанников-то, вроде наших найманских Гарузовых и Лабырей.

— Пусть их хоть миллион будет. Да разве в такой драке большинство когда-нибудь побеждало?

— А их и вправду миллион, Кондратий Иванович скостил немного, — сказал поп хихикающему Лаврентию.

— Все одно, все одно, — повторил Лаврентий, отмахиваясь от попа рукой.

— Будущее покажет, как повернется дело, — сказал Кондратий и начал опять разливать самогон.

Поп говорил как бы сам себе, соглашаясь с Кондратием:

— Да, насчет капиталу ты правду сказал. Это оно так и будет. Народится новый капитал и посильнее вашего, посильнее всяких оружий.

— Оружие со счета тоже скидывать не надо. Может, кое-где придется и его в ход пустить, если капитал не осилит, — ответил ему Кондратий.

— Про такие вещи, кум, — и вслух! — зашикал на него Лаврентий, пугливо оглядываясь по сторонам.

— Да здесь все свои, — успокоил его Кондратий.

Артемий Осипович, не дожидаясь других, молча опрокинул в рот налитый стакан, взял щепотку соли и положил на язык.

— Не верю я всему этому, — мрачно прогудел он, словно из пустой бочки.

Потом он опустил лохматую голову на стол и, поворачивая ее из стороны в сторону, завыл старинную песню:

Ты гуляешь-пьешь, саранский эрзя,
Гуляешь — ничего не знаешь…

Но песня, к радости окружающих, неожиданно оборвалась. Артемий Осипович поднял голову и попросил налить ему еще. Кондратий подвинул было ему тарелку с мясом, но он оттолкнул ее и подставил стакан. Когда ему налили, он, прежде чем выпить, долго смотрел сквозь вонючую жидкость на дно стакана, словно хотел разглядеть там свой завтрашний день, но самогон был такой же мутный, как и его глаза.

Кондратий в это время наставительно говорил Лаврентию Захаровичу:

— На нашем месте, кум, теперь надо чаще поглядывать по сторонам, чтобы знать, в какую сторону идти, не напролом, а ощупью: сначала попробовать, можно ли ступить, а то провалишься…

— Золотые слова, — басил ему в ответ отец Гавриил.

А Лаврентий Захарович тихо хихикал.