Лес шуметь не перестал...

— Ты и пирожки-то попробуй, они хоть и черствые, но сдобные. Еще с пасхи остались, есть-то у нас некому, — говорила Самойловна, вертясь около стола и угощая Захара.

— Спасибо, — сказал он, вставая из-за стола.

— Да что так мало? Смотри-ка, и совсем ничего не ел. И самогонки-то совсем не пил, а я уж так старалась, да, видать, чем-то не угодила. Уже уходишь? — засуетилась Самойловна.

— Надо идти, я давно из дому, а то хозяин заругает, — сказал Захар, направляясь к двери.

— Плюнь ты на этого хозяина. Самому надо быть хозяином. Век, что ли, на него спину-то будешь гнуть?

Она направилась было выйти с ним в сени, но в дверях остановилась и крикнула дочери:

— Дуняша, проводи гостя! Чего сидишь, словно пришили тебя к лавке?

Во дворе Захар немного задержался. Как-то неловко было уходить сразу. Некоторое время они стояли молча.

— Вечером придешь на улицу? — сказала наконец Дуняша.

Захар не сразу отозвался.

— Может, приду, если не будет какого-нибудь дела.

— Какое же дело ночью?

— Не своя воля, у хозяина живу.

Захар как-то свободнее вздохнул, когда очутился на улице. С площади, где распивали магарыч, еще доносился гул голосов. По улице навстречу Захару шла толпа нарядных девушек. Чтобы не встретиться с ними, он прибавил шагу и юркнул в салдинскую калитку. Захар слышал, как девушки громко засмеялись, ему показалось, что смеются над ним: они видели, как он вышел из ворот Самойловны.

Глава вторая

Горше горького у богатого вино,

Тверже камня у богатого хлеб.

(Из эрзянской народной песни)

1

В большом пятистенном доме Кондрата Ивановича Салдина праздновали именины единственной шестилетней дочери, Наденьки. Гостей было не так уж много. Родня у Салдина небольшая. Жена его, Елена Петровна, взята из города, братьев и сестер у него нет, дядья и тетки давно повымерли. Все гости — близкие ему найманские богатеи.

Они разместились за двумя сдвинутыми столами. Сам хозяин стоял в конце одного из столов и, растопыривая то и дело толстые короткие руки, призывал гостей есть и пить вдоволь.

Росту Кондратий Салдин небольшого, с узкими отвислыми плечами, книзу толстоват, так что его фигура на коротеньких, слегка кривых ногах напоминает грушу. Большая с проседью голова прочно сидит, словно на подставке, на толстой жилистой шее. Самая выдающаяся часть его скуластого лица — большой мясистый нос с глубокими рябинками на конце и с лиловой родинкой, величиной в большую горошину. Когда Кондратий говорит спокойно, родинка почти не шевелится, но стоит ему вспылить, заговорить с раздражением, как она начнет дрожать и прыгать. Его маленькие глазки, подобно ярким светлячкам, выглядывают из-под нависших над припухлыми веками бровей. Широкий, словно щель, с тонкими губами рот его скрыт под жесткими рыжими усами. Борода у него реденькая, как сухая рыжеватая растительность на плешивой горе. Во всей его грушеобразной фигуре чувствуется какая-то скрытая цепкость. Когда он идет, быстро семеня коротенькими кривыми ножками, кажется, что он не ступает, а цепляется за землю. Эта цепкость угадывается и в его широких ладонях, испещренных за шестьдесят лет жизни глубокими линиями удач и неудач. Удач у него бывало всегда больше. Давно, лет сорок тому назад, после смерти отца, он, двадцатилетний парень, остался хозяином небольшой водяной мельницы, двух лошадей, коровы и трех десятков овец. Все тогда говорили, что не справиться ему по молодости лет с салдинским хозяйством. Однако он не только справился, но и приумножил его за последующие сорок лет. Отцовскую старую мельницу он переделал на ческу; в найманском лесу, в лощине под названием Белый ключ, наладил ободное производство; рядом же, на широкой поляне, устроил пчельник на восемьдесят ульев; на высоком бугре в полверсте от села поставил ветряную мельницу. Еще совсем недавно, во время мировой войны, в 1916 году, в городе по сходной цене он купил двигатель и на площади за церковью построил вторую мельницу, известную на всю округу. «Мордвин пошел в гору», — говорили про него.

Елена была третьей женой Кондратия. Женился он на ней перед самой войной, когда ему было уже пятьдесят лет с лишним, а ей — всего лишь тридцать. Она была вдовой городского мещанина и жила со своей матерью, мелкой базарной торговкой.

С первой женой Кондратий прожил тринадцать лет. Женили его в ранней молодости. Старому Салдину нужна была здоровая, сильная работница, и он сам выбрал себе подходящую сноху, не считаясь с желанием сына. За тринадцать лет жизни с ней у Кондратия не было ни одного ребенка. Умерла она, надорвавшись, когда вместе с Кондратием устанавливала на мельнице жернов. Он подваживал тяжелый камень ломом, а она поддерживала руками. Случилось так, что лом вдруг выскользнул из рук Кондратия, и жена рухнула вместе с камнем на землю. Не долго по ней печалился муж. Не прошло и года, как он женился на второй.