Лес теней

Остальные записи имели примерно схожую тематику. Та же пересадка сердца. Мания цифр. Желание все взвесить, все обсчитать. Растущий страх выходить куда-либо из дома, желание экономить собственное сердцебиение.

Давид закрыл лицо ладонями и шумно выдохнул. Во время всех этих бесед Бурн лгал Дофру.

И, судя по всему, Дофр это обнаружил. Что он тогда почувствовал? Ярость? Злость?

Но если это так, то зачем вообще Бурн ходил к нему на прием? Зачем придумал эту невероятную историю об изменении сердечного ритма? Для чего ему был нужен психолог?

И почему он пошел именно к Артуру Дофру?

Это было выше его понимания. И все же теория о том, что на черепах детей вытатуированы данные сердечного ритма Бурна, казалась такой правдоподобной! И вот теперь она рушилась. Возвращала Давида к исходной точке.

Он снова вытащил ксерокопии записей, касающихся обстановки, в которой жил убийца. Маленький отдельный дом в спокойном районе, газон в прекрасном состоянии, аккуратно подстрижен – точность! Очень мало мебели, телевизор, радио, стопка газет. Обычный дом холостяка, следящего за собственной гигиеной. Мусорные ведра чистые, кровать заправлена. В спальне – весы и перо Маат. С помощью люминола[39] судебные эксперты смогли обнаружить на медных подносах следы засохшей крови, она была той же группы, что и у последней жертвы, Патриции Бем. Пыточные инструменты, веревки и свечи, служащие для удушения жертв, аккуратно разложены на стоявшем около кровати журнальном столике. Возможно, так убийца продлевал свои эротические фантазии, оживляя трупы у себя под одеялом.

В отличие от большинства серийных убийц, Бурн не был коллекционером. Ни фотографий, ни сувениров – прядей волос, украшений, частей тела жертв. Между преступлениями он наслаждался тем, что разглядывал свои инструменты. И готовился к следующему убийству.

Давид продолжал изучать уличающие Бурна доказательства, благодаря которым вместо человека на свет появлялся монстр. Зверь-одиночка, затворник, он тем не менее ободрял своего психолога, помогал ему, когда тот находился в больнице после аварии, любил его до такой степени, что совершил самоубийство, когда оказался жестоко им отвергнутым. Отвращение Бурна к женщинам было очевидно, существует ли вероятность, что он влюбился в Дофра? Это могло бы послужить мотивом для его посещений… Этакая Эмма в мужском обличье, готовая на самую нелепую ложь, такую как якобы изменение в сердечном ритме, чтобы подобраться к объекту своей любви, к Артуру Дофру.

Нет… Ни в одном письменном заключении, ни в одной книге не говорилось о гомосексуальных наклонностях Бурна. Да, подружек у него не было, но и партнеров тоже. Эта гипотеза никуда не вела.

Но тогда к чему все эти посещения?

«Все дело в точке зрения и влиянии», – настаивал Дофр в самый первый вечер, до того как рассказал Давиду о Палаче.

Все дело в точке зрения… Изменить точку зрения… Изменить априорные суждения… Не попасть под влияние того, что кажется очевидным… А что кажется очевидным? Что Тони Бурн лжет.

Поменять роли. Быть может, лжет не Бурн. Лжет Артур Дофр.

Давид собрал все записи сеансов психоанализа, сел на пол и разложил их вокруг себя веером в хронологическом порядке. Проверил, что даты совпадают, внимательно перечитал резюме каждого сеанса.

Ансамбль был совершенно убедительным. Гипотеза о фобии Бурна не вызывала ни малейшего сомнения. Отмеченные Артуром детали были достоверны и очень правдоподобны.

И все же кто-то из них лгал. Кто?

Давид решил убедиться, не пропустил ли он какую-нибудь улику в личном дневнике Дофра, который тот вел в больнице. Он открыл старую школьную тетрадь и перечитал записи в ней, отталкиваясь от гипотезы, что Артур лжет по поводу Бурна.

Он снова остановился на страницах, где повторялось слово «Смерть». Приступы депрессии, жалобы и стенания Артура чередовались в дневнике с точными и четкими описаниями посещений Бурна, чье здоровье, по мнению Дофра, шло на поправку, в то время как сам он чувствовал себя все хуже. Дрожащий неровный почерк. Крупные «е», недописанные «а». И под конец тетради – настоящий подвиг для правши, вынужденного стать левшой: спустя три месяца, проведенных в больнице, Артур писал левой рукой почти идеально.

Начинался новый день. Давид потер глаза, схватил зеленый лист, исписанный Дофром еще до несчастного случая, и положил его рядом с тетрадью. Почерк здесь был быстрый, без помарок, прекрасные «а», идеальные «е», гласные округлые. Но самое главное – он совсем незначительно отличался от того, который Дофр обрел ближе в концу тетради. Одинаковый наклон, та же манера связывать буквы, похожее написание «p» и «t».

И это было странно, потому что один почерк принадлежал правше, а другой – левше.

Давид резко отложил лист в сторону и вывел указательным пальцем букву «t». Повторил это движение пять раз. Правша начертил бы палочку над «t» слева направо.

Он сглотнул.

Снова посмотрел на зеленый лист. Потом на тетрадь.

Его палец задрожал.

К нему пришла уверенность – лгал Артур.