Леса хватит на всех

Но жизнь распорядилась иначе. Теперь Виктор — Хранитель Норы и, по совместительству, супруг самого уважаемого среди егерей медика. Который — вернее, которая — как раз и обнимала его сейчас за плечи, сопровождая этот жест игривым покусыванием за мочку уха.

Ева бесцеремонно завладела футляром.

— Не видишь, что ли — залито воском! — сообщила она, осмотрев посылку. — А вот и печатка оттиснута…

Действительно, зазор между крышкой и цилиндром был заполнен желтоватой массой, на которой отпечатался силуэт дерева. Дуб, подумал Виктор. Или ясень. Или, может быть, граб. Лешаки обожают деревья с широкими, развесистыми кронами — и огромные, по плечо иной сталинской высотке. Такие зелёные великаны можно сыскать только в Лосинке, на Воробьёвых горах, да в обожаемом лешаками Терлецком урочище.

Тем временем женщина, орудуя ножом, освободила крышку от воска и вернула футляр Смотрителю.

— Давай уже, откупоривай!

Видно было, что ей не терпится взглянуть на содержимое.

— Сама, что ли, не могла?

— Мне не положено. — вздохнула Ева. — Лешаки шлют такие послания в самых важных случаях, и ломать их печать может только адресат.

— Так мы же одни. Кто увидит?

— В Лесу никто не бывает один. — отрезала женщина. — Разве что, под землёй — в метро ещё где-нибудь. Да и то… в общем, хватит спорить, открывай уже!

В футляре оказался берестяной свиток. Виктор извлёк его, неловко орудуя пальцами единственной руки, и протянул жене.

— Разрешаешь?

— Зачем спрашиваешь? Будто мне есть, что от тебя скрывать!

— Порядок есть порядок. — Ева развернула бересту. — Говорю же: лешаки крайне чувствительны к таким вещам. Свиток предназначен тебе, но если ты не против, я тоже могу прочесть. Они не обидятся.

Виктору покачал головой: усвоить тонкости здешнего этикета было непросто. Во всяком случае, за те два с небольшим месяца, что он успел прожить к Лесу.

— О, как! — на лице женщины проступило изумление. — Ты только прочти, что они тебе предлагают! Вот уж не ожидала…

Виктор принял свиток. Тёмные буквы, похожие на руны, отчётливо выделялись на светлом фоне. Они были не написаны чернилами или тушью — скорее выдавлены в мягкой бересте.

— Пальцем процарапано. Помнишь, какие пальцы у лешаков? Те же сучки. — прокомментировала Ева. — На древних грамотах, которые из новгородских раскопок, точно так же писали.

— Пальцами?

— Сучками. Или особыми палочками — «стилос» называется, это по-гречески, кажется. Да ты не умничай, а читай, тебе понравится. А я пока побегу шмотки укладывать.

— Это кто ещё умничает… — попытался протестовать Виктор, но Ева его уже не слушала — упорхнула в дверь, не забыв бросить через плечо: «пять минут на рефлексию, и собирайся!»

Через полтора часа он запер единственную дверь и вышел на поляну перед Норой. Пёс уныло плёлся по пятам. Морда его выражала крайнюю степень собачьего недовольства — как ни вилял бедолага хвостом, как ни ластился к хозяину, тот безжалостно оставил его одного, сторожить дом.

— Побудешь вместо меня на хозяйстве, зверюга. — сказал на прощание Виктор. — Кого пускать, кого гнать прочь — сам, небось знаешь. А полезешь в клетку к курам — не посмотрю, что друг, отвожу по загривку. Живности вокруг предостаточно, не отощаешь…

Пёс состроил умильную морду: «Что ты, хозяин, и в мыслях не было!» Куры же в просторном сетчатом вольере заквохтали, засуетились, почуяв неладное.

— Да они у тебя сами с голода передохнут. — заявила Ева. Она нетерпеливо барабанила пальцами по прикладу висящего на шее карабина. — Раньше, чем через неделю, не вернёмся, кто кормить будет?

— Я им пшена сыпанул, с горкой. — подумав, сообщил Виктор. — Поилка тоже полная, на неделю должно хватить.

— Ты мой хозяйственный… — она потрепала его по щеке. Ладно, будем на Белорусском — пошлём белку кому-нибудь из наших. Куры-курами, а оставлять Нору надолго без присмотра не стоит.

— Думаешь, можем задержаться? — встревожился Виктор.

— Вряд ли. Если, конечно, не будем время терять на всяких там несушек.

— Вот попросишь омлета — я тебе это припомню. — посулил Хранитель Норы. Он закинул на плечо рюкзак, пристроил поудобнее чехол с обрезом и вслед за женой направился в просвет между заросшими ползучими лианами и проволочным вьюном пятиэтажками. Вдогонку им обиженно, по щенячьи, тявкал Пёс.

* * *

Московский Лес,

Белорусский вокзал.

Из всех путей в порядке содержался один — крайний, сквозной, примыкающий к жилым кварталам — по нему дрезины могли проскакивать под путепровод Ленинградского шоссе и следовать дальше, на север. Хоть Лес и пощадил прочие вокзальные сооружения, не стал взламывать их прорывающимися сквозь асфальт и бетон деревьями, но всё остальное — козырьки над перронами, фонарные столбы, обглоданные непогодой киоски — старательно затянул сплошным пологом проволочного вьюна, ползучих лиан и прочей ползучей флоры. В относительной сохранности осталось и само здание вокзала.