— Откуда нам знать? Говорю же — никто туда не заходит. — Еву, похоже, тяготил интерес супруга к «нехорошей» пустоши. — Есть один-единственный человек, который что-то знает наверняка — это Мартин, тот, что живёт в ГЗ. Бич рассказывал, что его как раз здесь Зелёный Прилив застиг — ещё тогда, тридцать лет назад. Так и шёл отсюда до Воробьёвых гор со стаканом своим знаменитым. Только он почему-то об этом никому не рассказывает. Спросишь — трясётся, заикается и замолкает. А потом уходит в запой дня на три. Видать, хлебнул лиха мужик…
О Мартине, настоящем кладезе лесных баек и легенд, живой достопримечательности Гласного Здания, прижившейся под крылышком завлаба экспериментальной микологии, Виктор уже был наслышан. По большей части — от того же Сергея-Бича.
Где-то он сейчас? Вроде бы, на каком-то толковище, затеянном предводителями самых влиятельных группировок Московского Леса. Ну, им виднее, конечно…
— Ладно, не рассказывает — пусть его. Мы и сами заглянуть туда можем. Сколько меня лешаки у себя продержат — неделю, две? Вот на обратном пути и посмотрим, что это за невидаль…
— Это ты брось! — немедленно встревожилась Ева. — Тоже мне удумал — в мёртвые кварталы лезть! Не надо тебе туда. И никому не надо. И даже смотреть туда не надо!
Виктор с удивлением посмотрел на супругу, обычно спокойную и ироничную.
— Да я же шучу… — попытался он сгладить свою промашку. — Подумаешь, сказал…
— Вот и думай, когда говоришь! — Ева никак не могла успокоиться. — И вообще, хватит болтать, идти пора. Гоша, небось, услышал, как мы подъехали, ждёт. Давай, поворачивайся, помогу рюкзак надеть…
— А по эту сторону от МЦК, в сам парк — что, тоже никто не ходит?
Виктор зябко повёл плечами — неуютно здесь было, нехорошо. Глухая, напитанная зеленью и влагой тишина, какая-то неживая, мертвенная — хотя и по-другому. Не так, как на мёртвой пустоши Соколиной Горы.
— Никто. — отозвалась Ева. — А как сюда ходить? Если углубиться в Запретный Лес то шагов через двести-триста он становится не то, чтобы непроходимым, не пускает дальше и точка! Эта тропка — исключение: позвали нас сюда, пригласили. Да и зашли-то мы всего ничего, Круглый Пруд у самой границы. Там нас ждать и будут — на дальнем берегу, где раньше была лодочная станция.
Виктор огляделся. И правда, подлесок был непривычно густ для такого леса — сплошь состоящего из кряжистых дубов, клёнов и грабов. И дышалось здесь непривычно тяжело. Он сделал вдох полной грудью и тут же пожалел об этом. Вроде, и нормально пошло, и лёгкие полны… ан нет, не полны! Пусто в них, и только под черепом ночной бабочкой «мёртвая голова» шуршит, бьётся мысль — «назад, идиот, возвращайся, пока не подох!..»
Одно слово — Запретный Лес.
В просвете между деревьями мелькнула стоячая, затянутая сплошной ряской вода. Дальше тропка вела по берегу. Впрочем, тропка — одно слово, подошва мягко вязла в толстом слое прелой листвы, неутоптанном, нехоженом. Этому Виктор не уставал удивляться — деревья, считай, вечнозелёные, если не брать, конечно, золотые ясени Воробьёвых гор, а листва всё равно обновляется. Фокус в том, что листопад здесь не сезонный, а такой… вялотекущий.
Ещё одна удивительная особенность Леса.
Глаз зацепился за скрытую под пластами мха почерневшую кирпичную кладку. Руины небольшого здания, прямо возле воды. Может, это и есть та самая лодочная станция, где и должно состояться рандеву?
— Сюда даже почтовые белки предпочитают не заглядывать. — продолжала тем временем объяснять Ева. — Яська как-то рассказывала: они пытались пройти вглубь поверху, но тоже не выдержали, повернули. Многие верят, что, в самой глубине Измайловского парка, обитает та самая сила, что властвует над Лесом — над растениями, животными, даже погодой. Бич тоже как-то попытался пробраться вглубь. Пошарил в Измайловском Кремле, потом поднялся по Серебрянке примерно на километр. И повернул — нет, говорит, дальше не хочу. Нечего там людям делать, не наше это…
— Но лешаки-то здесь обитают? — спросил Виктор. — И, похоже, вполне комфортно здесь себя чувствуют, раз уж нас пригласили?