Лёшенька

– Да почесть всю дорогу пешком шли, умаялись. Вы-то как, поели? А корову загнали?

– Загнали. Я подоить хотел, а она как зачнёт ногами топать, я и бросил.

– Она такая у меня, с характером, – устало улыбнулась мать. – Ставь самовар, Яша, сейчас подою и будем чай пить.

Лёша открыл крышку корзины. Зайка смотрела настороженно, но потом успокоилась, выпрыгнула из плетюхи, с наслаждением потянулась, аж дрожь пошла по её телу, и принялась лакать молоко из блюдца, подставленное Полинкой.

– Ой, котёнок, – обрадовалась девочка, заглядывая в корзину. – Мам, он один?

– Да, один остался. Не трогай его, дочка, пусть там лежит. Садись к столу… Смотрите-ка что Феня вам передала, – вспомнила вдруг мать.

Она достала из узелка бумажный пакетик, развернула серую бумагу, в которую заворачивали товары в лавках, и изумлённым детским взорам предстали три огненно-красных петушка на длинных лучинках. И где только Феня раздобыла такое богатство?

Яшка спрятал петушка на потом для Поли, а Лёша не притронулся к угощению.

– Бери, Лёшенька, это не Матрёна, это Фенечка дала, не сумлевайся.

Мать вспомнила как дрожали у Фени губы, когда она неловко совала пакетик и её слова: «Вот, тётенька Вера, возьмите для Лёшеньки, и своим деткам дайте. Пусть не серчает на меня…», и снова защемило сердце.

– Яша, я к тётке Анисье схожу. Вы меня не ждите, ложитесь спать, – мать направилась к двери, набросив шаль, – Лёшеньке на печке постели.

***

Домик Анисьи стоял первым на улице, в окнах за белыми вышитыми занавесками горел свет, значит хозяева не спали. Мать бесшумно проскользнула в калитку, дворовой пёс Шарик выскочил из конуры, звеня цепью, принялся, было, брехать, но узнал вошедшую, и завилял хвостом.

Мать осторожно постучала в окошко.

– Вера, это ты? Что стряслось? – открыла дверь Анисья.

– Здравствуй, Аниса. Нет, ничего не случилось, я так…посоветоваться с тобой надо. Твои-то спят уже?

– Спят, умаялись. Рассказывай с чем советоваться пришла. – Анисья бросает быстрый взгляд на расстроенное лицо гостьи, пододвигает табурет.

Мать тихо рассказывает, вздыхая и вытирая глаза уголком платка.

– Матерь Божья! Убил! Зарубил топором, поэтому на тебе лица нет! – ахает Анисья.

– Нет-нет, упаси Господь! Матрёна в сарае закрылась, там орала дурниной. Константин в сердцах стол в избе изрубил… Мы уже домой идти хотели, да Феня уговорила остаться. Жалко мне её. И братца Константина тоже, очень переживает из-за Лёши, – вздохнула мать.

– А может Матрёна нарочно так сделала? Ну чтобы Лёша обиделся и остался у тебя, – догадывается Анисья.

Мать задумывается:

– Да кто её знает, может, и нарочно. Для Лёшеньки эта кошка словно драгоценность великая. Её Софьюшка, Царство Небесное, котёночком махоньким взяла.

– Дитё он ещё. Успокоится, дай срок.

– Дай-то бог, Аниса. Вот рассказала тебе, легче на душе стало…

Мать смотрит на ходики, спохватывается и торопливо прощается с подругой.

Анисье жарко, она ходит по избе, пьёт воду, заглядывает в квашню, обминает тесто. Рядом вертится полосатый кот, бодает головой Анисьины ноги, щекочет усами.

– Мам, а хорошо, что у нас кот, а не кошка, – раздался голос с печки.

Всклокоченная голова Анисьиного сына Ванятки свесилась с лежанки.

– Ванька! – ахает Анисья. – Ты что, не спал?

– А что? – пожимает плечом Ванятка. – Мне Яшка всё равно расскажет!

– Спи, горе моё! И не болтай о том, что слышал.

Ваняткина голова исчезает, он возится, укладываясь поудобнее, и вскоре засыпает под убаюкивающее пение сверчка.

***

Отсидевшись в сарае, Матрёна только с наступлением темноты осмелилась выйти наружу. Часто оглядываясь и осеняя себя крёстным знамением, она пробралась в избу, заперлась на все засовы и перевела дух.

Останки стола, изрубленного Константином, были разбросаны по полу.

– Зятюшка дорогой постарался, – всплеснула руками Матрёна, – чтоб ему, ироду, на том свете дрова рубить! А это что за мешок? Оська-рыбарь щук наловил что ли, как я заказывала?

Затянутый верёвкой мокрый мешок, с которого натекла на пол лужа, лежал на лавке, источая слабый запах реки и ила. Матрёна обрезала верёвку кухонным ножом, запустила в мешок руку, но сразу с воплем одёрнула, потому что нащупала не гладких чешуйчатых щук, а комочки мокрой шерсти. Мешок ожил, зашевелился, из него выпал камень, громко стукнув о пол, и на дрожащих крошечных лапках один за другим на лавку выползли мокрые котята.

– Матерь Божья, заступница, не оставь мя, грешницу! Ы-ы-ы-ы-ы… – завыла Матрёна.

Она метнулась к двери, трясучими руками пытаясь совладать с запорами, как услышала позади тихий смех. Запоры не открывались, будто намертво приваренные. Матрёна помимо воли обернулась, и волосы зашевелились у неё под платком.

Эти руки она видела покойно сложенными на груди. В это голубое подвенечное платье она помогала обряжать её в последний раз. Эти глаза, закрывшиеся навечно, сейчас смотрели строго и насмешливо. Матрёна всхрапнула и свалилась на пол в обмороке.

***

На другое утро Полинка выскочила к колодцу за водой, но быстро вернулась, бережно держа в переднике четырёх котят.