Лёшенька

Лёша получил в подарок трофейный нож с костяной ручкой и двумя лезвиями, и ту самую красную банку монпансье. Не дыша открыл жестяную крышку, в избе сразу запахло рябиной, вишней, яблоками и ещё чем-то незнакомым, но очень приятным. Круглые разноцветные леденцы доверху заполняли банку, к внутреннему боку был прижат бумажный пакетик с яркой пасхальной открыткой внутри. На картинке была румянистая весёлая девочка в жёлтом платье, с корзинкой куриных яиц в руке, и надписью: «Христос Воскресе!» Открытку Лёша подарил Полине.

Обедали крупяной похлёбкой, и пышной редкостной яишней на молоке. Неторопливо пили чай из самовара с конфетами монпансье, катая во рту кисло-сладкие камешки.

Лёша украдкой рассматривал отца, открыто смотреть было почему-то стыдно. У него были добрые глаза и жесткие короткие волосы, торчащие как ежовая шубка, и Лёше хотелось потрогать: не колючие ли они?

***

На другое утро Константин был невесел, думал о чём-то своём, несколько раз порезался бритвой, когда брился перед маленьким зеркалом.

– Что-то ты смурной, братец Константин. Али спалось плохо? – спросила за чаем мать.

– Я совсем не спал.

– Надо тебе мяты заварить, мята завсегда сон нагоняет.

Константин промолчал.

– К нему мама приходила, – тихо сказал Лёша.

– Господи, помилуй! Лёшенька, ты иди с Полинкой поиграй, она книжку интересную покажет…Что же ты молчишь, братец Константин, расскажи, что Софьюшка хотела?

– Испужался я сначала, как Софью увидел. Она просила Лексея у тебя оставить, коли жениться захочу.

– Ты молодой, живое о живом думает, – отозвалась мать.

– Ни о чём таком я не думаю. Будем вдвоём с Лёшкой жить. Потеплеет чуть – пойду дом в порядок приводить, пахать и сеять надо-тка. Чужой хлеб я есть не привык, – сказал как отрезал.

Мать пробовала возразить, что мужик ни хлеба испечь, ни щей сварить не сможет. И постирать, и прибрать, и корову подоить надо.

– Ты научишь, сестрица Вера. С голоду не помрём. Так ведь, Лёшка? – подмигнул показавшемуся в дверях сыну.

– Так…

4

Как только сошёл снег, Константин засобирался домой. Он загодя съездил с соседом в свою деревню, с бьющимся сердцем открыл дверь дома, в котором не был три года.

Закрытые ставни не пропускали свет, в горнице было холодно и сыро. Тонкий луч света, пробивающийся из щели, осветил фотографию на стене. Юная Софья в голубом подвенечном платье, и молодой безусый Костя в костюме с жилеткой.

Константин снял фотографию, отер пыль рукавом, поцеловал холодное стекло:

– Будем дальше жить, Софья. Я и Лёшка…

Он открыл ставни – в окна ворвался солнечный свет. Сразу стали видны грязь и тенета в углах. Константин принёс дрова из поленницы, затопил печь. Дрова затрещали, оранжевые языки пламени жадно набросились на поленья, будто голодные. Константин нагрел воды и целый день мыл, чистил, скрёб… Застелил чистым бельём постели, разостлал домотканые дорожки по полу.

– Ну вот… Теперь всё, как при Софьюшке было.

***

Мать тревожно следила как Константин запихивает свои и Лёшкины вещи в мешок, потом не выдержала:

– Может поживёшь у нас ещё, братец Константин?

– Пахать надо, земля ждать не будет, сестрица Вера.

– Оставь хотя бы Лёшеньку…

У Константина опустились руки.

– Вера, да ведь говорили уже. Я решил: Лёшка будет жить со мной.

– А коли женишься? Ты молодой, не будешь век один куковать.

– И не думаю об этом. А ежели моей жене Лёшка придётся не по нраву, то такая мне не нужна.

Мать всплакнула, провожая Лёшеньку, и взяла слово с Константина немедля известить её, если Лёшенька или сам братец заболеют, не дай бог, если помощь понадобится. Константин обещал.

***

Всё складывалось хорошо. Константин вспахал и засеял рожью свои полторы души земли, спасибо соседу – выручил лошадью. Научился варить щи, кашу и другую нехитрую еду. Хлеб никак не удавался ему – это оказалось целой премудростью, не мужицкое дело с квашнёй возиться.

За небольшую плату хлеб печь вызвалась соседка Матрёна, а дочка её, Феня, приносила утром пышный румяный каравай, завернутый в чистое полотенце.

Стала замечать соседка, что Феня всё самое лучшее надевает, когда хлеб несёт. «Кобеднишные» полусапожки, кофточку новую, один раз на Пасху надёванную, у зеркала крутится.

«Невестится девка, – думает баба, перед вдовцом колченогим прихорашивается. Ну уж нет, не для него ягодку растила!»

Матрёна невольно хмурится. Бабка Клава, у которой не язык, а жало змеиное, шепнула, что Феня с Константином в лес вдвоём уходят. Врёт, поди, но следить надо…

– Феня, курей покорми и яйца собери, хлеб я сама отнесу.

– Маменька, да я уже собралась…

– Сказано – иди к курям!

Феня насупилась, нехотя надела старую рубашку и сарафан и вышла из избы.

Ой, неспроста тревожится Матрёна. Девка – просто загляденье выросла: личиком пригожая, рослая, статная, коса золотистая в руку толщиной.

Как было Константину не залюбоваться на такую красавицу?

Каждый день ходит Феня, хлеб приносит. Во всё лучшее одевается, будто на праздник какой собралась.

Константин с ней ласково разговаривает, Феня краснеет и ещё пригожее делается.

– Спасибо за хлеб, Аграфена Ивановна. Может, чайку с нами?