Лесков: Прозёванный гений

Андрей Николаевич отправил ее Эйхенбауму, литературоведу В. А. Десницкому, Л. Я. Гуревич, писательнице и музыковеду В. Д. Стасовой-Комаровой – все отозвались доброжелательно. Несколько частей в сентябре 1935 года он отослал А. М. Горькому¹⁰³⁶. Лесков всегда был интересен и многим близок главному советскому писателю, понравились ему и главы биографии. Горький отправил рукопись Десницкому с просьбой поспособствовать публикации, а попутно выразительно отозвался о ее герое: «…уверен, что сии мощи, будучи вскрыты, окажут чудодейственное влияние на оздоровление русского языка, на ознакомление с его красотой и остротой, гибкостью и хитростью. Все эти качества нашего языка покойному Лескову были отлично известны, и ты знаешь, что владел он ими превосходно»¹⁰³⁷. Призыв живого классика был услышан: в 1937 году журнал «Литературный современник» в третьем номере опубликовал пять первых глав книги о Лескове с предисловием Десницкого.

Похвала Горького стала охранной грамотой, Андрей Николаевич постоянно ссылался на нее в письмах тем, от кого зависела судьба книги. Однако летом 1936 года Горький умер. Андрей Николаевич лишился главного своего покровителя, без поддержки которого издавать биографию Лескова никто не хотел. Повлиять на судьбу книги не смог даже партийный идеолог Андрей Александрович Жданов, по свидетельству А. Н. Лескова, тоже пытавшийся помочь¹⁰³⁸.

Возможно, дело заключалось не только в дурной, в глазах советского литературного начальства, репутации сочинителя «Некуда» и «На ножах». Жизнеописания объемом с «Войну и мир» советскому книгоизданию были непривычны. На такую обстоятельную биографию не имел права никто, тем более автор антинигилистических романов. В конце концов рукопись осела на дне редакции издательства «Советский писатель» в Ленинграде. Годы спустя один из ее сотрудников признавался: «…тогдашнее руководство издательства с начала сорокового года долгое время не занималось этой рукописью, и это несмотря на положительные отзывы М. Горького и известного литературоведа В. А. Десницкого»¹⁰³⁹.

О некоторых обстоятельствах своих мытарств Андрей Николаевич рассказал в письме еще одному знатоку Лескова и поклоннику его дара, религиозному писателю и литературоведу Сергею Николаевичу Дурылину: «Несмотря на завещание Горького, вмешательство А. А. Жданова и натиск Ленсовета (37/38 гг.), наши “издаты” спешили с медлительностью, не поддающейся описанию. Навязанный мне, вместо как бы предуказанного Горьким редактора в лице Десницкого, покойный О. В. Цехновицер[167] поражал меня незнанием эпохи и соотношения лагерей и течений 60-х годов, и совершенным невежеством в отношении персонально Лескова, при смехотворном непонимании русского языка, языка Лескова, Писемского и т. д. Он тянул редактирование первого тома больше года»¹⁰⁴⁰.

Наконец, после бесконечной волынки книгу решено было издать в двух томах. Началась редакционная работа, и первый том – невероятно! – сдали в производство. Никогда еще биография Лескова не была так близка к встрече с читателем. Оставалось лишь подготовить второй том… Воспользуемся возникшей паузой для кратких комментариев к этому труду.

Многое оказалось за рамками громадного биографического повествования. Андрей Николаевич работал над ним в эпоху Большого террора и о чем-то умолчал из цензурных соображений, а о чем-то – из целомудрия или нежелания раскрывать детали, не украшавшие его отца. Но однажды он всё-таки рассказал в частном письме о том, что терзало его всю жизнь. В конфиденты была избрана Любовь Яковлевна Гуревич, хорошо знавшая Лескова и, кажется, неплохо его понимавшая.

В отличие от многих литераторов из «бывших» Любовь Яковлевна в советские годы не пропала – продолжала заниматься театральной критикой, писала просветительские книги об актерской игре, о Константине Сергеевиче Станиславском, о русском театральном быте¹⁰⁴¹. Гуревич жила в Москве, Лесков-младший – в Ленинграде. Сначала он просто отправил ей рукопись книги об отце, Любовь Яковлевна долго не откликалась. Тогда 6 апреля 1937 года он послал ей письмо, вдруг решив свести счеты с отцом, после смерти которого прошло уже больше сорока лет.

«Глубокоуважаемая Любовь Яковлевна,

вынужденно подавив в себе смущенье, не могу больше противостоять вплотную подошедшей необходимости иметь под рукой второй экземпляр моей работы и просить о его высылке мне.

Верьте, что если бы мог – не утруждал бы Вас этим еще до последнего предела. Но он уже перейден. <…>