Лесная крепость

– Было дело, – недобро усмехнувшись, сказал старшина, – и время познакомиться было. Так что у меня перед фрицами кое-какой должок остался. Теперь пришла пора рассчитаться. – Он громко хлопнул тяжёлой крышкой патроноприёмника. – Поехали, Кузьма!

– Поехали, – покладисто сказал Кузьма и тронул вожжи. – Но! – Но битюг даже ухом не повёл в сторону своего благодетеля, угощавшего его прессованным лакомством, не говоря уже о том, чтобы стронуться с места хотя бы на сантиметр. – Но! – Реакции на команду никакой. – Вот что значит фрицева скотина, всю жизнь провела в Германии и по-русски ни бэ, ни мэ, ни кукареку.

– Это вполне естественно, Кузьма. У нас в Средней Азии лошади тоже не понимают русских команд…

– Откуда знаешь?

– Бывал там.

Кузьма хлестнул битюга вожжами. По гнедой шкуре побежала волнистая дрожь, битюг протестующее дёрнул головой, тем дело и закончилось.

– Во характер! – осуждающе произнёс Кузьма. – Как у Гитлера. Настоящий Гитлер.

Старшина поддал сзади шапку, сбивая её на нос.

– Если нам, Кузьма, повезёт и мы доберёмся до своих и коней сумеем сохранить, то упрямца этого так и назовём – Гитлер.

Кузьма протестующе покачал головой.

– Нет, старшина. Зачем же так обижать скотину? – Держась одной рукой за оглоблю, он потянулся и погладил второй рукой битюга по лоснящейся заднице. – Всякая животина, даже имеющая характер Гитлера, ласку любит, и этот конь – тоже… Давай, дружок, двинулись, не капризничай…

И конь послушался человека, покорно зашагал по перемолотому многими ногами снеговому месиву, потянул за собой сани с пулемётом. Кузьма торжествовал:

– Вот видишь!

Стрельба впереди усилилась, схватка там шла серьёзная, скулы у старшины сделались белыми, отвердели, глаза стали светлыми от нетерпения.

– Счас мы им покажем, пока-ажем… – угрожающе забормотал он.

Мешанина снеговая, по которой прошли каратели, казалось, конца-края не имела, была бесконечной, старшина, идя впереди повозки, нервно взмахивал руками, словно бы хотел за что-то зацепиться, и всё-таки конец этой вязкой мешанине наступил – они вышли на небольшую площадку, за которой тянулась редкая полоска деревьев, а за деревьями находилось чистое, обдутое ветрами место, где сейчас шёл бой.

– Давай, Кузьма, давай… – Старшина сделал нетерпеливое гребковое движение, тяня и напарника и битюга за собой, он уже налился азартом, яростью, и ему не терпелось как можно быстрее очутиться в самой схватке.

Бойко отметил невольно – слишком много боли и зла причинили этому человеку немцы: клокочет в нём всё от кипения, всё норовит быстрее нарваться на пулю.

– Разворачивай, друг, – прокричал старшина напарнику, – живее, живее! Устанавливаем пулемёт на боевую позицию.

Хоть и был битюг неповоротлив и даже неуклюж, а Кузьма лаской, уговором быстро справился с ним, натянул вожжи, чтобы тяжёлый конь не дёргался. Старшина прыгнул за пулемёт, поправил ленту, плоской змеёй уползающую в патроноприёмник, провёл вхолостую стволом по эсэсовской цепи, лежавшей неподалёку в снегу и хорошо видной отсюда, потом провёл ещё раз и, когда цепь зашевелилась и поднялась, чтобы совершить бросок вперёд, дал по ней длинную прицельную очередь.

С саней было хорошо видно, как идёт строчка пуль, как она взбивает белые снежные фонтанчики, рубит людей, как из сугробов вылетают длинные синие искры – это пули втыкались под снегом во что-то твёрдое, в камни и мёрзлую землю, картина, как в нехорошем кино, по ту сторону реальности, будто всё происходило не здесь и с другими людьми…

Старшина жал и жал на гашетку, лента выползала из ящика, устремлялась вверх, извивалась ломко, дёргалась, пули кромсали землю и людей, стрелял Иванов до тех пор, пока в ленте не кончились патроны.

А Кузьма, опытный солдат, уже открыл второй ящик и держал наготове ещё одну ленту – осталось только заправить её в патороноприёмник и вновь нажать на спусковую собачку. С этим старшина справился быстро и опять открыл стрельбу.

Нападение с тыла ошеломило немцев, этого они не ожидали, послышались крики – оберштурмфюрер пробовал перестроить свою команду, часть людей бросить в реденький лесок, находящийся за спиной, но в это время огонь усилил Чердынцев, и Клёст заметался – он очутился в щекотливом положении, между двумя огнями. Надо было срочно принимать решение – либо подниматься в атаку и сметать партизан на лёд реки, как и планировалось, либо откатываться назад, убирать помеху за спиной, а потом снова идти на штурм партизанского окопа.

Клёст находился в растерянности.

Пулемёт, работавший в редком леске, умолк, Клёст воспрянул духом, засуетился, но это продолжалось недолго – пулемёт вновь залаял по-собачьи резко, оглушающе, вдавил эсэсовскую цепь в снег, вместе с нею и полевую команду, несколько человек поползли вперёд, к длинному партизанскому окопу, и Клёст принял решение атаковать.